«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

Молодые евреи за старых,
За былые грехи
Не хотят отвечать.
Их давно уже не привлекает торговля,
Их давно уже не привлекает печать,
Деньги – крупные деньги
                                                            И мелкая слава
Занимают слабо.
От среды (от среды ли?) смягчились черты
И библейской все менее красоты
И все более красоты среднерусской
В этой кости, по-прежнему белой и узкой,
В этой крови – старинной и голубой…

[Колганова 1993: 227].

В этом стихотворении поэт возвращается к давней парадигме отцов и детей. Выражаясь очень сдержанно, в чеховской манере, он не утверждает и не осуждает разрыв между поколениями, результат распада (и уничтожения) традиционного еврейского общества. У младшего поколения иные экономические, духовные и интеллектуальные потребности; перемены – результат не только естественного изменения среды, но и сломов и перипетий истории[174]. Лирический голос и виᄻдение поэта находят самое полное выражение в последних четырех строках. Для Слуцкого кровь, как и в его пушкинском мифе, проанализированном в главе 13, служит иллюстрацией к творческой концепции, источнику обогащения и обновления. Так, то, что он показывает здесь, – это не романтизированный еврейский эссенциализм, но витки спирали – непрерывный нарратив истории и Янусов профиль современного еврея: библейский и русский, древний и сиюминутный, аристократический и замызганный, как и пространственный размах поэтики Слуцкого.

4

Память… больше человека. Она относится ко Времени и к языку… Язык – орудие воскрешения жизни, которым этот «кирзятник» (прозвище военных поэтов, данное им интеллектуальными диссидентами) владел с метафизической убедительностью.

Игорь Шайтанов. «Борис Слуцкий: Повод вспомнить»

«Кровь» отца Слуцкого также содержит в себе витки спирали. Язык поэта – вспомним формулу Мандельштама – сформирован речью и матери, и отца. Мать, выпускница гимназии, преподававшая музыку и любившая стихи, безусловно сыграла важнейшую роль в воспитании поэта. Мне представляется (хотя во всех воспоминаниях тема эта красноречиво отсутствует), что она же познакомила Слуцкого с ивритской и русско-еврейской литературой, в том числе, скорее всего, и с поэзией Бялика. Видимо, она принадлежала к довоенному поколению русско-еврейской интеллигенции, которая одинаково свободно чувствовала себя в русском и еврейском (а зачастую еще и немецком) пласте культуры. По словам Болдырева, именно мать занималась воспитанием детей и настояла на том, чтобы Борис изучал древнееврейский. Сам Слуцкий вспоминает: «Мать очень рано запустила меня на несколько орбит сразу. Музыкальная школа. Древнееврейский язык. Позднее – английский» [Ройтман 2003: 10]. Категорическое утверждение Аннинского, что Слуцкого родители «попросту не интересуют», а «своего еврейского прошлого Слуцкий знать не хочет» [Аннинский 2006], равносильно тому, чтобы сказать: Гоголя не интересовали его украинские корни. Аннинский ошибочно называет отношение Слуцкого ко всему еврейскому пренебрежительным. Действительно, свою мать Слуцкий упоминает в стихах всего несколько раз. При этом известно, что в лирическом универсуме невысказанное, оставшееся в подсознании зачастую не менее, а порой и более красноречиво, чем воплощенное в слова.

Сосредоточенность Слуцкого на отце имеет полемическую цель: оспорить преобладающие мифологические схемы русско-еврейских генеалогий («безъязычие» отца у Мандельштама, «ржавые евреи» Багрицкого, побежденный отец в «Закате» Бабеля). В значительной степени отец Слуцкого Абрам – это еще один Абрам Шапиро (он тоже работал в торговле), который, однако, способен сохранить внутреннюю целостность и обладает, в том его образе, что воссоздал Слуцкий, рядом характерных качеств, подходящих для кровного родственника поэта[175]. Подобно евреям из «У Абрама, Исака и Якова…», он несет на себе печать еврейских невзгод («бедняга»); для поэта он – «отечество» и, соответственно, органичная часть пространственного универсума[176], через который поэт связан со своим народом («Я – часть его») и вводит его в поэтический каталог. Культурная мать и простой отец неплохо соединяются в еврейской генеалогии Слуцкого. В этом смысле его еврейская биография выстроена совсем иначе и с куда меньшим напором, чем его связь с русским народом.

Ключевой «отцовский» текст Слуцкого – «Возвращение», написанный, по всей видимости, в 70-х годах:

Возвращение