Я, Данила

— Извини, товарищ Данила, но ты должен понять, что твоя выходка имела и политические последствия, не говоря уж…

Да, товарищ секретарь, лучше уж не говорить, лучше, благо все мы без шапок, минутой молчания почтить мое членство и разойтись. А то и раздавить бутылочку — по нашему доброму старому поминальному обычаю! Ладно, расстанемся по-хорошему; при встрече будем дружески здороваться, не важно, что сквозь зубы, ведь справедливость превыше всего! Даже если протокол вопиет раньше осужденного. Вот что я сказал бы напоследок…

— Итак, товарищ Данила? — спрашивает секретарь.

— Итак, Данила? — спрашивает второй член комиссии.

— Итак? — спрашивает третий член комиссии.

— Итак, товарищи…. дайте, пожалуйста, стакан воды!

— Та-ак! Ты слышал наше мнение. Что скажешь?

— Ничего!

— Как это ничего?

— Вы же, товарищи, подробно и основательно разобрали мое дело. Спасибо вам. Мне нечего добавить.

— В таком случае…

— В таком случае…

— Ну?

— В таком случае можно на этом закончить! — вздохнул с облегчением секретарь. — Мы предложим твоей организации обсудить твое поведение, а наша позиция такова — исключить из партии с правом вступить вновь, поскольку у тебя имеются все возможности для дальнейшего роста. А теперь о твоем новом месте работы…

Так организационно мы и расстались — я и КПЮ. Через четырнадцать лет сосуществования ее железных принципов и моей полной неспособности держать руки по швам даже тогда, когда это лучше и для меня и для других.

Клянусь жизнью, что касается меня, то я расстался с ней только организационно!

Но ведь я не радикал и не щенок, забывший материнскую титьку, чтоб равнодушно отойти от КПЮ!

А плакать не позволяет мой гордый крестьянский хребет.

Раздираемый самыми противоречивыми чувствами — горный вол и тот бы ноги протянул от таких терзаний, я все же украдкой плачу. По себе. По тому Даниле, каким я был прежде. Я был шариком, устремленным к звездам. Но от спешки и трения перегрелся, шлепнулся в слякоть и погас.

Так!

Опять один.

На сей раз — тотально.

Томлюсь на базарной площади, подпираю спиной фонарный столб, который стоит здесь, как говорят, еще с турецких времен. Смехота — люди поставили его, чтоб светил, а он всегда только и делал, что подпирал разных горемык, которые, не будь здесь фонаря, валялись бы на мостовой. Поддерживая людей, сам он малость скособочился. Теперь я знаю. Вижу. Те, кто искал в нем опору, устраивались так, чтоб видеть всю улицу, со всеми ее входами и выходами. За спиной у них была серая стена бывшего суда, ныне — отдела социального обеспечения.

Надо было подойти к гостиничному скверу. Увидеть эту загадочную женщину. Мое сердце никогда не екает от третьеразрядных воспоминаний. А сегодня утром оно взвизгнуло, как стреноженный жеребенок. Надо идти. Но я все еще никак не могу привыкнуть к своей новой роли. Да и ноги мои не внушают доверия, — того гляди, перестанут быть гибкими, послушными вертикалями.

Из кофейни, на которой начертано «Буффет», вывалился крестьянин, без шапки, всклокоченный, расхристанный, и крикнул в небо:

— Эй, господи, сойди, померяемся силой!

Пошатываясь, вошел я в «буффет», чтоб заменить приятеля, вызывавшего бога на единоборство. Из второй стопки выплыла женщина в гостиничном сквере. Выплыла, улыбнулась и спросила:

— Ну как ты, бедный мой Данила?

Я проглотил ее вместе с ракией. Но она появилась и с третьей стопкой.

Качаюсь, как Тихий океан, в калитке летнего сада «Рахат-лукум». Я сказал себе: «Стоп!» — и тут же остановился, вспомнив, что надо войти прилично… Это вам не шуточки — войти так, чтоб себя не уронить. И я начал читать себе нотацию: если ты тот Данила, старый волк и гайдук, который… который…

Гей, вы, молодая поросль, на колени, я буду перечислять свои подвиги!

Итак, если ты тот самый, то выше голову, глаза наполни тьмой невысказанных бед, наклони молодецкие плечи, будто они держат на себе хотя бы один столп из тех, на которых покоятся небеса нашего будущего, одари этот мелкий мирный люд за столиками царственным взглядом, полным сочувствия и презрения, и крикни с порога:

— Где министр общественного питания? Ну-ка обслужи меня!

И потребуй, чтоб официант составил два столика. За одним ты будешь пить, на другом пусть отдыхает твоя шапка. Она это заслужила, принимая во внимание, какую она голову покрывает.

Если ты не этот, а другой Данила,

тот, что возвращается из укома, где его, старого партийца, из-за паршивой оплеухи торжественно объявили вне партии, наперед заготовив рекомендацию первичной организации в Лабудоваце, которую она, безусловно, примет единодушно, да еще с аплодисментами, итак, если ты этот Данила, то переступи порог, пройди, ни на кого не глядя, в угол, сядь, спроси литр ракии и запиской заказывай цыганам песни, и каждая третья будет:

Моя дроля беспартийная,
жду тебя я каждый день…

Эту песню в Подринье поют и партийные и беспартийные, когда немножко захмелеют,