Я диктую. Воспоминания

Через несколько дней Жозефина выступала в театре в Хартфорде, штат Коннектикут; я жил милях в пятидесяти и приехал повидаться с нею. Я пригласил ее поужинать в самый фешенебельный ночной ресторан, и, если не считать нескольких неприязненных взглядов, никаких инцидентов не было. Она поехала со мной в Лейквил и прожила у нас почти неделю.

Жозефина заключила контракт на турне по Соединенным Штатам, в том числе и по Югу, гордо именовавшемуся в то время землей Ку-клукс-клана.

Из всех штатов Джорджия да еще, пожалуй, Алабама были самыми расистскими. Я спросил у Жозефины:

— Ты все-таки поедешь туда?

Она совершенно просто ответила: да. Жозефина поехала, адски намучалась с гостиницами, но гордо держалась перед улюлюкающей публикой.

Однако не всякий похож на Жозефину Бекер: многих людей унижение уязвляет до глубины души и даже способно повергнуть в отчаяние.

Я уже столько раз говорил о маленьком человеке, что к этому можно не возвращаться. Положение у него как у новобранца, переступающего порог казармы. На воротах там можно бы повесить объявление: «Оставь надежду всяк сюда входящий»[143].

Главное, чтобы он не набрался наглости жаловаться на начальство или на какое-нибудь высокопоставленное лицо, поскольку подобное преступление приравнивается к «оскорблению величества».

Он работает? Значит, должен благодарить за то, что ему дана работа. Он безработный? Не он один живет с семьей на пособие, которое ему столь великодушно выплачивают.

И тут ему ничего не остается, кроме как выстаивать очередь перед редакцией крупной газеты на улице Реомюра, чтобы одним из первых схватить только что вышедший номер, пробежать крохотные объявления с предложениями работы и мчаться со всех ног по адресу возможного работодателя, куда он, как правило, прибегает всегда слишком поздно.

Время от времени он читает в какой-нибудь неблагонамеренной газете, поскольку такие еще остались, что с собой покончил очередной безработный или что безработная вместе с ребенком, а то и с несколькими бросилась в воду.

Он в чем-то похож на «человека с собачкой», который, скатившись с верхних ступенек общественной лестницы, никогда не жаловался, не бунтовал, а лишь переживал в одиночестве свое унижение.

Знаете, кто избавил его от этого? Нет, не благотворительная организация. Какое-нибудь официальное учреждение? Нет! Автобус.

Ведя собачку на поводке, он шел по бульвару Бомарше метрах в двухстах от своей мансарды. Собачка выскочила на мостовую, потащила за собой хозяина, а тут проезжал автобус…

Умер он мгновенно. Собака чудом уцелела, но осталась в одиночестве, а так как власти не любят одиноких, даже если это собаки, ее отправили на живодерню.

24 октября 1978

Вчера я прочел, что после выхода «По направлению к Свану» критики, во всяком случае большинство из них, сокрушались, что автор не знает грамматики, и упрекали его в неумении писать.

То же самое говорили о Бальзаке и о многих других писателях.

Привожу здесь, так сказать, в скобках отрывок из письма Пруста; если бы с 1920 года я не был его восторженным поклонником, я полюбил бы его только за эти слова.

«Если гордость является величайшим достоинством, не должна ли смелость стать величайшей добродетелью? Почему же существует столько отважных скромников и трусливых гордецов?»

Сколько страниц понадобилось бы мне, чтобы хоть приблизительно сказать нечто подобное?

Но вернемся к критикам и к стилю. Порой возникает ощущение, что иные из них люди без возраста и страстей, живущие вне эпохи; единственная их забота — подчеркивать красными чернилами слова и целые предложения, точь-в-точь как преподаватели грамматики.

Так было и прежде. Например, критики были беспощадны к Стендалю и, ничтоже сумняшеся, считали его посредственностью.

Бальзака, которого я только что упомянул, ставили куда ниже Эжена Сю, и Французская Академия дважды отвергала его кандидатуру.

Своей профессии критики обучались на литературе прошлого. Выучили они и грамматику, хотя она претерпевает постоянную эволюцию, но, завершив учение и вступив в жизнь, почему-то не стремятся расширять свои познания.

Разве не мечтал Виктор Гюго отменить традиционную орфографию и писать слова так, как они произносятся? Ведь из века в век орфография меняется.

Сейчас язык трансформируется в ускоренном темпе. В эпоху, когда самолет за считанные часы доставляет вас в Гонконг или Тимбукту, невозможно, как во времена пакетботов, писать, отделывая каждую фразу, элегантные и остроумные письма всем своим друзьям.

Открытка с видом. Или телеграмма в три строки.

После напыщенных трагедий начала прошлого века родился развлекательный роман. Почему? Да потому, что количество неграмотных уменьшилось наполовину и тех, кто только что научился читать, уже не удовлетворяли лубочные картинки и сентиментальные песенки, которые продавались бродячими торговцами.

Первым сочинителем развлекательных романов, вне всякого сомнения, был Эжен Сю. Я назвал бы его предтечей.

Убедившись в невообразимом по тому времени успехе «Парижских тайн», Виктор Гюго не погнушался написать «Собор Парижской богоматери».