Я – дочь врага народа

Смех принуждает Михаила свернуть на обочину.

Он хохочет настолько заразительно, что Лиза не выдерживает и тоже принимается хохотать.

Веселье, возможно, не было бы таким долгим, когда мимо не проплыл бы ЗИМ!

Его хозяин по-звериному заглядывает в нутро легковушки, где заново взрывается веселье, которому тут же вторит раскат грома.

По корпусу звонко цокают капли. Если бы не дождь, можно было бы подумать, что это в ЗИМе взорвался полковник…

Лиза понимает, что лишний смех глуповат. А ей хочется перед Михаилом казаться умнее, ну и милосердней, что ли. Она замолкает. Замолкает и Михаил. Подступает грусть, и она тихо читает:

Ты слышишь, как отчаянье кричит
Во мне весёлым языком цинизма,
Развязной мудростью излечивая стыд?
То совесть опороченная мстит
За тайные проделки эгоизма.
Оглохни ради чистоты своей!
Пусть этот крик в тебе не отзовётся.
И наших встреч такой ничтожный век
Пусть памятью в тебе надолго остаётся
О том, что я – хороший человек…

Дорога пуста. Легковушка, покачиваясь, скользит своим путём. Михаил, не то помогая движению, не то соглашаясь со звуками стихов, кивает головою. После минуты молчания просит:

– Ещё почитай…

Лизу никогда не просили так, больше принуждали уговорами… А сейчас она отзывается на просьбу в какой-то печальной эйфории. Не понимает, что жалуется:

Греха на душу не возьму —
Я преступлений не свершала.
Но почему, но почему
Я так безвыходно устала?
Я, как преступник без улик,
Ищу в признании покоя,
Но глохнет исповеди крик
Перед холодною толпою.
И я подальше от людей
Несу слюнявую наружность…
И плачет в темноте аллей
Моя преступная ненужность!

Понимает, что совсем уж съехала на скорбь. Не хватает ещё зарыдать! Потому – хихикает. Но хихиканье получается и того несчастнее…

– О Господи! – произносит Михаил, затем спрашивает, как тот моряк – на танцевальной площадке: – Кто это тебя так?..

Перед Лизою разом возникает красная рожа детдомовского воспитателя Цывика. Её дёргает – словно током! В сердце занозою впивается вопрос: что же тогда произошло, что с нею он сотворил?!

– Знаю, ты детдомовская, – словно издали слышит она Михаила. – Там, да?..

– Нет! – почти кричит Лиза, отрицая не столько Цывика, сколько Михаила! На неё накатывает убеждение, что, не осознав полностью былого, она не имеет права позволять ухаживать за собою кому бы то ни было. Тем более такому доброму умнице, как Михаил.

Ей становится душно. Боль переполняет грудь…

Встревоженный Михаил останавливает машину, что-то пытается уяснить. Но Лизе больно слышать его.

Она уже – на дороге.

Она уже несётся едущему навстречу грузовику, машет руками. Пожилой водитель понимает по-своему девичий призыв…

И вот, тяжело отдуваясь, грузовик, уже с Лизою в кабине, пыхтит мимо стоящего на обочине Михаила…

И снова Губошлёп

В литературном объединении из девчат только Лиза. Остальные члены – мужская молодёжь.

А тут появляется фифа с увесистой кипою стихов.

Когда Лиза входит в студию, молодица уже сидит напротив Губошлёпа – нога на ногу. Кудри из-под шляпки, лаковые туфли на стройных ногах и удивительный аромат духов…

Лиза тоже не из дурнушек, но без кудрей, туфель и аромата.

Фифа игнорирует всех, кроме руководителя. Она явно представить себе не может, что есть люди, которые ей не завидуют, не восхищаются ею, не лебезят перед её величеством…

В это число входит и Губошлёп – рассыпается перед нею мелким бесом…

Спрашивает, предупредив:

– У нас в литературном объединении все на «ты». Так вот, хотелось бы, поньмаешь, услышать: кто ты, кем трудишься, когда начала заниматься поэзией?

И получает личный ответ:

– Зовут меня, как Уланову – Галина! Галина Беза! – произносит она горделиво необычность своей фамилии. – Отец – генерал! Мама, естественно, – генеральша!

– А ты сама-то кто? – звучит внезапно «из толпы» резкий вопрос.

– Сама? – переспрашивает она только Губошлёпа и докладывает ему: – Сама я, естественно, – дочь генерала! Когда писать начала? Не так чтобы давно. Слушала как-то по радио – читали стишки. Мне и подумалось – а разве я так не смогу? Попробовала. Получается… Вот сколько уже сочинила! – накрывает она холёной ладонью предъявленную Губошлёпу бумажную стопу.

При этом «в толпе» возникает интерес – почитай! И фифа читает с первого же листа:

– Сонет!