Я – дочь врага народа

– Тебе нравится читать?

Девочка кивает.

– А вот я слышал, что ты ещё и стихи пишешь?

Лиза кивает.

– Почитай, пожалуйста!

Лиза читает медленно и очень выразительно:

Что-то будет! Что-то ждётся!
Что? Не знаю. Но ко мне
Звонким голосом несётся
Весть о будущей весне…

– Дальше! – просит директор.

Тихой песней колыбельной,
Звонким кличем юных лет,
Ликованьем беспредельным,
Лучшим словом – ты поэт!

– Дальше! Дальше!

Ты – поэт! Какое чудо!
Жизнь какая! Мир какой!..

– Лизонька! Дальше!

Но Лиза плачет.

И у Игоря Васильевича на глазах слёзы.

– Всё понятно! Всё понятно… – повторяет он и предлагает: – Надеюсь, ты сегодня вечером придёшь к нам в гости? Домой. Я договорюсь со Спиридоном Васильевичем.

Усадьба школьного директора от детского дома наискосок – через дорогу. Погода слякотная. Приходится идти по грязи.

Игорь Васильевич поджидает Лизу у ворот – во дворе собака. Крыльцо чистейшее! Ботинки у Лизы грязные и большие. Большие настолько, что она шнурков не распускает. Разувается так. Носки худые.

Жена директора – стройная, улыбчивая красавица агроном – вздыхает и говорит:

– Как раз к столу – пироги горячие…

– Мы ужинали, – отвечает Лиза.

– Но пирогов не ели.

По тени на стене Лиза видит, как Игорь Васильевич маячит жене – не настаивай, дескать. Он проводит Лизу в комнату.

– Сколько кни-иг! – ликует девочка.

– В любое время приходи, читай, – радуется хозяин гостевому восторгу. – И об этом я договорился с вашим директором. А теперь… Поешь всё-таки пирожка.

Они возвращаются в кухню.

Пироги с капустой.

– Ты не торопись… уходить, – просит Игорь Васильевич. – Если можно, почитай ещё что-нибудь. Катя! – зовёт он от плиты жену. – И ты сядь, послушай.

Лиза тихо, неторопливо читает:

День какой! Весёлый да хороший!
Словно чьей-то сильною рукой
Был кусочек солнца с неба сброшен
И разбит на влажной мостовой.
Среди солнца, от восторга взвизгнув,
Шустрый, голопятый малышок —
Шлёп ногой! И солнечные брызги
Окатили с головы до ног.
И хохочет громко, без смущенья,
Словно сам придумал день такой…
Управляя солнечным движеньем,
Человек стоит на мостовой!

Хозяева долго молчат. Хозяйка спрашивает:

– Кто у тебя родители?

– Папа был военным. Начальник шифровальной службы в Толмачёво. Его расстреляли как врага народа. Мне было два года. Бабушка рассказывала. Мама после этого жить не захотела. Она три года ждала и плакала. Я её помню только со спины.

– А бабушка?

– У бабушки ещё сын, дядя Вася, был. Он инженер и музыкант. Дядя Серёжа – художник. Был. Дядя Валя – стихи тоже писал. Дядя Гера – он помощник машиниста на паровозе. А дедушка мельницы строил… Только дядя Гера остался. И сестрёнка есть. Она где-то в другом детдоме. Не знаю…

В деревне электричества нет. Игорь Васильевич провожает Лизу до ворот детдома. Она идёт темным двором, затем отворяет дверь в широкий коридор, освещённый керосиновой лампой. Но не успевает путём переступить порог – из комнаты пацанов вылетает полено…

Левая рука у Лизы тут же виснет. До утра локоть распухает.

Потом медсестра вместе с воспитателем Сергеем Власовичем вправляют Лизе выбитый сустав.

На дворе солнце. А в преддверии медпункта почти темно – нету окон. Кто-то из мальчишек, прикинутый с головою пиджаком, гундосо говорит из угла, когда Лиза входит во мрак:

– Путишь убничать – упьём!

Сволочи

Неделю спустя, в школьном коридоре Игорь Васильевич спрашивает Лизу:

– Ты почему не приходишь?

Потупясь, девочка отвечает:

– У вас сильно чисто.

– Ну и что?

– А у нас в детдоме чесотка. И вши… бывают, – добавляет она.

– Ясно! – говорит директор. – Тогда сделаем так: на чердаке у нас тёплая комната – буржуйка стоит… Договорились?

Лиза соглашается, хотя понимает, что пацанья угроза – не пустой звук. От девочек она знает: до Спирика директором детдома успел побывать некий Протасов Егор Лукич. Открылся детдом в мае, а в июне, по судебному протоколу – воспитанники, а по сути – беспризорники, сбросили с яра на камни Сеню Родионова. Сбросили за то, что он видел, как пацаны пытались забраться в сельпо.

Сеню поспешили похоронить на другой же день. Гроб ему наскоро соорудили из досок той уборной, которая, похоже, принимала отходы ещё самого купца Афанасьева. Саваном же голому Сене послужила матрасовка – её было проще списать.

Молебном убитому зазвучали слова, кем-то, видать, из девочек положенные на мотив старинной песни «По чужим я дорогам скитался»: