Я – дочь врага народа

Как бы тогда людям ни задуряли головы тем, что Игорь Васильевич оказался немецким шпионом, Сергею Власовичу пришлось покинуть деревню.

Как не покинешь, если утром третьего дня он обнаруживает у своих ворот свежесколоченный гроб!

Поехали

Лиза стоит перед столом директора. Спирик сидит – развалился. Говорит:

– Арестовали Игоря Васильевича – значит, есть за что! Я запрещаю тебе ходить к нему домой!

При слове «запрещаю» кулак директора ударяет по столешнице. Но девочка не боится спросить:

– Почему?

– Потому! – с нажимом отвечает Спирик и словно сам себе тихо поясняет: – Снюхались!.. Вражья порода!..

– Сам ты… – так же тихо говорит Лиза.

Но у Спирика отменный слух.

– Ш-што-о?! – шипит он и приподнимается.

Девочка глядит в его злую физиономию и дерзит:

– Ш-што слышал!

Директор краснеет, нависает над столом, орёт:

– Да… да ты как разговариваешь со мной?!

– Как ты, так и я, – слышит Спирик.

За его спиною – солнечное окно. Уши у директора торчат красными крылышками. Горят, словно надранные. Очень смешно. Лиза хихикает. Спирик беленится:

– Да я тебя в подвале сгною!

– А я убегу! – заявляет Лиза. – В милиции навру, что ты плохо о Сталине говорил.

«Крылышки» разом меркнут. Переносица потеет, Спирик опускается на стул. Нижняя челюсть выползает из-под верхней, и рот выдавливает через губу:

– Пошла вон!..

Директор Лизу больше к себе не вызывает. Но с того дня она то грязную тряпицу в тарелке обнаружит, то в раздевалке располосованное пальто… Валенки в сушилке зачастую оказываются на полу… Всё это, конечно, не дело рук самого директора, но почему этого не происходило прежде?!

А на днях в её школьной сумке комиссия обнаружила табак…

Комиссия часто ходит по спальням – наводит шмон, пока ребята завтракают. Сам директор, кастелянша и кто-либо из воспитателей проверяют тумбочки, ощупывают подушки, ворошат матрасы…

А сегодня и ворошить ничего не пришлось. Достаточно было Спирику откинуть одеяло, как перед глазами комиссии предстала мокрой вся середка Лизиной постели…

Когда, уже сиротой, Лиза жила у бабушки в Татарске, она часто плакала, если видела на улице калек, которых всё множила, и множила война. Они сидели у магазинов, у киосков, на рынке… Пели жалобные песни. Особенно одну:

…А в ответ мне жена написала,
Что не нужен, калека, ты мне.
Мне всего только двадцать три года
И я в силах ещё танцевать,
Ты приедешь ко мне, как колода —
Только будешь в постели лежать…

Лиза слушала песни и мыслила такими картинами, которых сама страшилась.

Но и радоваться Лиза тогда умела. Особенно когда играла с рыжей дворнягою Каштанкой. У неё с собаками была взаимная любовь.

С подружками в «домики» она не играла. Но стоило им соорудить где-нибудь уют, Лиза брала котомку и шла «побираться»… Голос у неё был неплохой, и она при этом пела, как настоящая кусочница:

Мать, отец и дочь жили весело,
Но изменчива злая судьба,
Надсмеялась над малюткою —
Мать в сырую могилу ушла…

Но чаще всего Лиза сидела в избе за сундуком и шептала. Ей нравилось играть со вновь узнанными словами. Она собирала их на улицах, в очередях, по радио… Легко запоминала. Шептала и прислушивалась к их звучанию. Затем раскладывала по слогам, улавливала в частях иной смысл. Например, слово «коммунисты» в её толковании звучало «кому ни сты-дно» или слово «победа» толковалось как понятие «по бедам», или «революция» состояло из «рёва людского»…

Присказки, поговорки, песни увлекали её порядком сложения, созвучием окончаний. В этот животворный мир слов она пыталась внести и свою долю. Позже она напишет строки, которые определят её судьбу:

…Здравствуй, лучший мир поэта!
Я явилась не гостить,
Не затем, чтоб кануть в Лету,
Жить в тебе! Тобою жить?

В детдомах Лиза разучилась и плакать, и смеяться.

И вот она стоит в спальне, куда приволокла её Нина Ивановна. Стоит у мокрой постели и шепчет. Ей хочется сказать, что до завтрака тут было сухо, но Нина Ивановна устроена так, что верит лишь плохому. И девочка спорит с нею в себе.

– Молишься, что ли, сочинялка хренова?! – орёт воспитательница. – У! Зассыха чертова! Неси матрас на улицу!

Но Лиза не торопится подчиниться приказу. Она думает, что ребята и хотели бы, может, сподличать, да не могли – все они были в столовой. И Нина Ивановна, похоже, ни при чём – вон как орёт! Но кто-то же налил столько воды, что и под кроватью сыро? Неужели сам…

А Спирик уже сидит в своём кабинете. У него уже собирается совещание. Он уже сильно уважает свою занятость.