Я догоню вас на небесах (сборник)

— Меня Славик прислал. Родитель кричал, что я шлюха. Поставил синяк под глазом. Не злонамеренно — размахался… К вам побежал — убивать. Он задира… А сегодня Славик сказал: «Обманывать нехорошо». И вообще, он не видит ничего такого, что я вам позирую.

Алексей Степанович снял со скульптуры подсохшие тряпки.

— Ой, — сказала Леля и замолчала.

Алексей Степанович работал быстро. Скульптура была несколько меньше натуральной величины. Этот масштаб как бы разрушал стекло между неживой природой материала и живым глазом, как бы уменьшал каменный вес глины.

Есть такие мелодии, которые живут сразу во всех душах. Композитор не украл ни одного такта, ни одной паузы, а слушатели готовы поклясться, что знают эту мелодию с детства. И бабушки ихние якобы знали. Таким вот свойством обладала Леля…

Пальцы скульптора двигались, как бы уже привыкшие к ней, к ранящей нежности ее тела. И нужно было остановиться в тот единственный миг, после которого нежность переходит в жеманство, и умирает искусство, и остается лишь некий массив глины, обличающий мастера в старости и бесплодии.

В кухне Алексей Степанович долго остужал руки под краном и, остудив, долго мыл и растирал полотенцем.

— Леля, накрой скульптуру тряпками.

— Растрескается, — сказала она.

— Не робей. Я потом из лейки ее полью. Как накроешь, иди чай пить.

Леля казалась напуганной. Бывает такое великое изумление, что сродни ужасу.

Она прихлебывала чай и тихо, с длинными паузами говорила:

— Я почему к вам пришла. Думала, Славик узнает, что я вам позирую, и откажется от меня. И я снова стану ждать Герберта. Герберта легко ждать — он как будущее. А Славик — крутой поворот. Он — сегодня. Вы не находите, что жизнь того требует? Не находите?

После программы «Время» пришел Родитель.

— Современная молодежь, — сказал он. — И жених у нее такой же идиот.

Родитель подошел к скульптуре. У Алексея Степановича сжалось сердце: врежет кулаком по лицу — и все. Глина раздастся в стороны безобразной воронкой, и уже нельзя будет дальше рассчитывать на Звезду — он уже будет бояться.

Родитель стоял перед укутанной скульптурой. Шея его напряглась. Он потер лоб. Пробормотал:

— Лелька… И тряпками своими ты ее не скроешь. Бывало, сидит, уроки делает. К ней зайдешь, а она так к тебе и потянется, как котенок.

— Может, посмотрите?

— Ты что! Она ж голая. Она ж дочь…

Родитель отошел к стеллажам. Взглядом сосчитал танцовщиц.

— Чего они все в таких позах — не на носочках?

— Двадцатый век.

— Похабель. А чего мужиков мало?

— Неинтересно мне их лепить. Простые, как циркуль.

Родитель похмыкал, наверно соображал, похож ли на циркуль он. Наверно, ответ в его голове возник отрицательный.

— Ну, а таких, как я, лепишь?

— Леплю. Со звездой Героя. Лучше с двумя.

— Иди ты… А Лелькину статую как назовешь?

— Девушка.

Родитель хихикнул.

— Какая она теперь девушка. Раз у меня попросили ее руки, значит, беременная. Назови «Леля».

— Правильно. Назову «Леля».

— Герберта ты бы вылепил тоже. Он в порядке. Он тяжести поднимает… — Родитель подошел к окну, глянул на якорь и вдруг спросил с разгоревшимся интересом: — Скажи, куда картины деваются? Художников, наверное, тысяч сто, а картин в домах нету. Я когда по холодильникам работал — ремонт по абонементу — по квартирам много ходил. Или старинные висят — от дедушки, или эстампы. Когда новые — значит, сам хозяин художник или кто-нибудь из семьи. Но чтобы покупная — такого не попадалось. Не покупает народ. Ты кому своих балерин продаешь?

— В музеи, в театры, в другие учреждения. Через закупочную комиссию.

— За счет трудового народа. А вот я бы лично купил. Вот эту бы швабру. Я бы на нее шапку вешал.

— Прелестная балерина! Из труппы Бежара!

— Сколько за нее хочешь?

— Две тысячи.

— Отвалил бы. Жаль, нету. Ей-богу, отвалил бы.

А через две недели Леля вышла замуж за Славика Девятова и уехала жить к нему на Васильевский остров. На прощание она зашла к Алексею Степановичу. Сидела долго и все смотрела в окно.

Потом к Алексею Степановичу пришла дочь. Тоже долго смотрела в окно.

— Папа, спасибо тебе за мастерскую.

— Ты это мне говорила.

— Тогда по долгу вежливости. Сейчас — как родная.

Алексей Степанович проглотил комок в горле.

— У меня ребенок будет, — сказала дочь. — Если бы не мастерская твоя, Ступенькин бы от меня ушел. — Ступенькиным она называла мужа за пристрастие к незатейливой диалектике.

— Я рад, — Алексей Степанович закашлялся. — Как работа?

— Светает, — сказала дочка. — От солдата я отказалась. У нас не государство — мемориал. Ступенькин будет лепить — он трепетный.

— Во всех странах есть мемориалы.

— Но не на въезде в город.

Алексею Степановичу всегда было неуютно с дочерью. Он стеснялся ее резкости и ее прямодушия.

— А это у тебя что? — Дочка сняла тряпки с «Лели». Обошла ее кругом, покусывая нижнюю губу. — Можешь. Говорю, еще можешь влюбляться.

— Не продолжай, — остановил ее Алексей Степанович.

— Почему?.. А почему бы тебе не жениться? На такой вот киске. — И тут она увидела за окном якорь. Когда смотрела на него в упор — не видела, а тут увидела. Всплеснула руками. — Якорь вывели погулять!