Я догоню вас на небесах (сборник)

— Познакомьтесь, мой умный сосед Бабс, — сказал Голубев. — А там, в глубине квартиры, обитают его деликатные родители. Я живу тут, на юру, у входной двери. Все сквозняки разбиваются о мою грудь. — Голубев распахнул дверь в свою комнату. Он не запирал ее на ключ, и за это, как он догадывался, суровый Бабс прощал ему сорок грехов. Может быть, и вообще Бабс относился к нему прекрасно и лишь частую смену приятельниц считал чем-то вроде отсутствия у него совести. Понятие «совесть» Бабс ставил на второе место — сразу за демократией. Понятие «честь» влачилось у него в конце списка. Он считал это качество проявлением заносчивости. Последним и самым непонятным для него было классовое сознание.

— Вам звонила ваша приятельница Инга, — сказал бледный Бабс. — Ну, эта, загримированная, которая вчера приходила.

«Ах ты змееныш. Я тебя карбофосом».

— Бабс, ты такой умный. Ответь. Христос пытался обратить Магдалину к богу. Магдалина пыталась обратить Христа к женщине. Может быть, оба они преуспели и именно поэтому Христу пришлось покинуть наши Палестины? Насчет аморальности? А?

Бабс покраснел, напряг лоб в поисках достойной колкости.

Алла Андреевна положила руку ему на плечо и попросила проводить ее в ванну руки помыть и на кухню — поставить чайник.

Никого из приятельниц Голубев на кухню не допускал, они шмыгали у него из дверей входных в дверь комнатную.

Бабсовы родители царили в кухне, большой и светлой, Бабс оккупировал прихожую. Голубев не возражал — черт с ними, — он завладел ванной. Бабсова семья ни полотенец, ни зубных щеток там не держала, а перед семейным помывом дезинфицировала ванную комнату карболкой.

Кофе Голубев варил у себя в комнате на спиртовке.

На кухне уже звучал квартет, это в разговор Аллы Андреевны с Бабсом включились Бабсовы папа с мамой, о которых в писании сказано, как утверждал их дружок профессор Гриднев, что количество интеллигентов есть величина постоянная, от количества населения не зависящая. Себя Голубев к интеллигенции не причислял, и это было его оружием.

Он уже поставил на стол печенье, конфеты, вино, когда Алла Андреевна принесла из кухни чайник.

— Очень милые у вас соседи. Они вот со мной согласны, что вы, ленинградцы, безобразно относитесь к своему городу. Чудо какой город. Это надо же — так его запустить. Непростительно.

Досада залила глаза Голубеву, как пот. Он вытер их носовым платком. Кашлянул. Ему показалось, что язык хрустит во рту, как ледышка. Он и язык платком вытер.

— Вы фифа, — сказал он. — Да, именно фифа. И каждая такая фифа что-то вякает о Ленинграде и ленинградцах. Ленинградцев в городе, кстати, наверно, процентов двадцать, и все дамы. Остальное население невесть откуда. Я, например, тверской. У нас в институте ни одного мужика, у которого родители были бы ленинградцами, все из Тмутаракани. Да и не в этом дело. А дело в том, что Ленинград не мой. Он наш, понятно вам? — общий, всесоюзный, всемирный. Вот вы сделаете что-нибудь для Ленинграда, напишете, как человек страдающий, поднимете шум? Ни шиша! Потому что вы фифа. И вам не Ленинград жаль, а радостно от возможности кого-то осуждать, кому-то портить вашей лживой правдой настроение и нервы. Потому что фифы всегда такие, и покуда они не переведутся все до единой и их зародыши тоже, мир будет плохо устроен, а Ленинград паршив.

В дверь постучали. Просунулся Бабс. Он принес вазочку с морошковым вареньем, которого Алла Андреевна никогда не ела. Глянув на Голубева, Бабс поставил вазочку на стол и задним ходом откатил в коридор.

Алла Андреевна заплакала.

— Вы правы, — сказала она. — Мне было очень хорошо, и я утратила чувство ответственности и чувство меры. Вы, конечно, правы. Извините. Я пойду. Не провожайте меня. Я знаю дорогу. В метро до станции «Парк Победы». — Она вдруг сделалась деловой и собранной. Глаза ее высохли. Она еще раз сказала: — Простите.

Молча закрыв дверь за Аллой Андреевной, Голубев позвонил Инге.

— Ты один? — спросила Инга. — Приехать?

— Не нужно. Спокойной ночи. Ты тоже фифа со своими теориями. А я дурак.

Минут двадцать Голубев расхаживал по комнате. Он рассуждал: мол, нужно быть примерным идиотом, каким он и является на самом деле, чтобы не видеть, какая это полная мещанка, болонка и пупсик. «Ах, глазки! Ах, ножки! У всех глазки. У всех ножки. Еще и получше есть. У Инги, например». Тут Голубев должен был сознаться себе, что у Аллы Андреевны и ножки и фигура получше Ингиных…

«И вообще, что она такое сказала, чтобы так психовать? Что Ленинград опаршивел? Так действительно опаршивел. И мы, ленинградцы, в этом виноваты. Видите ли, боролись за спасение Байкала — хорошо. С поворотом северных рек — хорошо. А то, что у нас под носом, — не видели. А может быть, видели? Даже я, бабник Голубев, видел. Но чтобы отремонтировать один Михайловский замок, нужен, говорят, бюджет Дзержинского района за три года. А эта фифа…»