Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Вскоре мы перешли к полетам на УТИ-4. Кабина у него маленькая. Я еще боялся, что меня в истребители не возьмут из-за моего высокого роста. Взлетели, ду­маю: «Боже ж ты мой, как на нем летать? Он крутится, вертится. И ногами работаешь, и руками». После поле­та по кругу полет в зону. Сели. Инструктор говорит: «Взлетай самостоятельно, я помогать не буду». Пока скорость маленькая, хвост тяжело поднимается, приш­лось ручкой хвост поднять. Инструктор вмешался. Взлетели, в зону пошли, попилотировали, сели. Он го­ворит: «Делай вот так и вот так». И ты знаешь — понра­вилась мне машина! Она такая послушная! Думаю: «Нет, на ней можно летать». И с посадкой у меня нормально получалось. Правда, если повело его вправо или влево, уже ничего не сделаешь — сломаешь шасси. Когда ветерок еще, то ничего, а когда тихо, руль пово­рота не работает — нет на нем усилий. Я как-то сел, меня вправо повело, повело, а комэск тогда еще ко­мандиром звена был, смотрит: машина выровнялась. Он меня потом спрашивал, как я справился с такой ошибкой. Думал, сейчас резко развернется машина, поломается. Я говорю: «Надо дать плавно ногу по раз­вороту, а потом резко против разворота, и он остано­вится». — «Молодец! Сообразил».

Практически мы закончили программу, некоторым курсантам осталось по одному-два полета сделать, и выпустились бы. Но нет. Немцы начали бомбить аэро­дром, и училище эвакуировали в Азербайджан. Наша эскадрилья перебазировалась в Маргушевань. Про­грамму обучения нам продлили, дали полеты по мар­шруту, стрельбу по наземным целям (по конусу мы не стреляли) и выпустили нас из училища. Пришли за вы­пускниками три грузовые машины. Я сел в третью. И вот ведь случай — две машины ушли на фронт, а тре­тью, в которой сидел я, направили в другую учебную эскадрилью, осваивать новую материальную часть — ЛаГГ-3. Нам хотелось быстрее освоить самолет и на фронт. Сколько можно в тылу сидеть? А у инструкторов группы скомплектованные. Они нам, «старикам», летать не дают — бензина на всех не хватает. Так целый год тянулось. Потом командир эскадрильи ушел, и на его место пришел другой, который у нас был командиром звена, когда мы еще летали на УТ-2. Я рассказал ему, что мне летать не дают: на ЛаГГ-3 летают те, кто помо­ложе. Командир собрал в группу нас, «стариков», и пер­вым делом выпустил нас на «лагге» — провезли нас на учебном Як-7В, а потом пересадили на ЛаГТ-3. Про­грамму закончили за три дня. По правилам, в первый день курсанту дают не более двух полетов. На следую­щий день уже, по возможности, три, пять полетов. Ко­мандир эскадрильи дал мне в первый день 19 полетов по кругу! В тот же день я выполнил 20-й полет по про­грамме, с убранными шасси. На следующий день 5 по­летов в зону, а потом 3 полета строем. Вот и вся про­грамма.

Что я могу сказать о ЛаГГ-3? Пока других самолетов не знал, он нравился. Помню, что даже инструкторам в училище не разрешали на нем выполнять пилотаж. А я на фоне солнца, чтобы меня не видно было, весь пило­таж на нем отработал. На следующий день должен был летать мой приятель Николай Колонденок, а я оставал­ся в стартовом наряде. Вечером зашел разговор о пи­лотаже на «лагге». Я говорю: «Управляемая бочка на нем получается лучше, чем на И-16». Объяснил ему, как ее выполнить. И вот утром командир эскадрильи сидит за столиком, наблюдает за полетом курсанта Колон-денка: «Так... так — на гауптвахту. Ничего... ничего — на гауптвахту». Я поднимаю голову и вижу, что на фоне об­лаков Колонденок делает управляемые бочки. «Эх, Ко­ля, Коля, — думаю я, — что же ты такой неосмотритель­ный». Он садится, заруливает. Командир эскадрильи к нему, спрашивает: «Ты что же делал? Тебе же запреще­но». — «Так на фронт идем. Мне Дементеев рассказал, как надо делать». — «Ах, Дементеев... » Я подошел: «Ты чего вчера делал?» — «Делал все, что можно». — «За­прещено!» — «Завтра же воевать, а «мессерам» же не скажешь, что запрещено, а что разрешено». — «Зачем ты других учишь?» — «Я не учил, только рассказал». — «Раз ты так хорошо учишь людей, тогда будешь у меня инструктором». Я после этого чуть ли не на коленях два дня стоял, упрашивал его отпустить меня на фронт. А он уперся, зная, что я умею справляться с крупными ошибками и могу объяснить, как это мне удавалось. А ведь это не каждому дано!

Вот такой пример. Мне предстояло сделать послед­ний полет в зону на ЛаГГ-3. Я уже почувствовал само­лет и, как говорится, охамел. На взлете, еще на малой скорости, резко поднял хвост, и меня влево повело. А я знаю, что в таких случаях шасси ломаются, самолет бьется. Я тогда на себя ручку резко взял. Машина крутиться прекратила, и ее бросило в другую сторону. Я взлетел, только облако пыли осталось. Потом расска­зали, комэска сидит, смотрит — пыль и продолжает смотреть на это облако, ожидая, когда оно рассеется и будет виден поломанный самолет. А ему говорят, да вон уже взлетел. Он меня потом пытал, как же я спра­вился? Пришлось ему обосновывать причину ошибки и путь ее исправления.