Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Вскоре на Севастополь начала налетать вражеская авиация, мы от воздушных налетов прятались в подвале учебного корпуса, который считался бомбоубежищем. Такая учеба продолжалась до 29 октября 1941 года. В этот день нас подняли перед ужином, прозвучал сигнал тревоги. Поужинать мы так и не успели, только надышались запаха, до сих пор помню, как вкусно и заманчиво пахла гречневая каша с мясом. Кстати, сначала мы посчитали, что началась учебная тревога, ведь нам каждый день по три-четыре, а то и по пять раз объявляли различные виды тревог в учебных целях. Выстраиваясь на плацу, ребята ворчали: «Ну что же они, покушать не дают с этими тревогами!» Наряд, который спал после возвращения, прямо на босу ногу ботинки надел, даже не зашнуровал их. Ну, учебная тревога всеми воспринималась как обычное дело. И вдруг на плацу мы выслушали краткую речь комиссара училища полкового комиссара Бориса Ефимовича Вольфсона, который вышел на балкон второго этажа. Он сообщил, что это не учебная, а настоящая боевая тревога. Прекрасно запомнил его слова: «Гитлеровцы ворвались в Крым и уже приближаются к Симферополю». После митинга каждому выдали по ящику со снаряжением к стандартной амуниции, я, к примеру, получил два цинка с патронами. Хороший вес, килограммов, наверное, тридцать, да и сам деревянный ящик что-то весил. Кто-то из моих однокурсников вдвоем тянули «максим», один тащил станок, а второй – ствол, каждый что-то пер. Шли ускоренным шагом, потом бегом. На пароме переправились на Северную сторону, оттуда пехом 36 километров под Бахчисарай. Еще темно было, когда мы 30 октября 1941 года пришли на высоты Эгиз-Обалар (крымско-татарское Холмы-Близнецы) около шоссейной дороги в 4 километрах юго-западнее Бахчисарая и начали рыть окопы. Нашей 2-й роте повезло – земля досталась мягкая, и к рассвету мы уже маскировали окопы. Наш 4-й взвод был очень дружный, быстро помогали друг другу, прикрывали бруствер ветками, один из курсантов специально пробегал мимо позиций и смотрел, где видны окопы и нужно подмаскировать. Быстро справились, даже небольшие ниши в окопах сделали. Побросали туда вещмешки и запас патронов. Много времени подготовка этих ниш у нас также не заняла, ведь в вещмешках лежали какие-то личные вещи, письма, и все, небольшой мешочек. В нашем училище было много преподавателей в звании майоров и подполковников, поэтому 2-й ротой командовал полковник Корнейчук, а нашим взводом – лейтенант Володя Корнеев. Перед нашими позициями находилась река Кача, небольшой глубины мелкая крымская речка. И тут нам не повезло – уже наступила осень, дождей не было, все кругом желтое, так что мы в своей черной флотской форме были легко различимы на фоне земли. Так что окопы замаскировали, а сами остались четко видны, ведь не было ни маскхалатов, ничего. Когда рассвело, то сначала появилась вражеская авиация, сначала прилетела «рама», мы тогда еще не знали, что это самолет-разведчик. Ей не представляло труда нас обнаружить из-за черных бушлатов. И уже в первой половине дня появились немецкие «мессершмиты» и «юнкерсы», первые начали обстреливать, а вторые бомбить. Над нашими окопами пролетел какой-то немецкий самолет, буквально в ста метрах над головами, и я заметил, как летчик погрозил кулаком. На нас налетели не все вражеские самолеты, часть полетели в сторону города и каких-то других позиций. И тут мы увидели, как в нашу сторону летит девять «юнкерсов», мы сразу же открыли огонь, у нас были на вооружении карабины и винтовки Мосина образца 1891/1930-го годов. Имелись к ним бронебойные патроны, которые, как мы позднее выяснили, ничего не пробивали, и в итоге ни одного самолета мы не сбили. После бомбежки один пикировщик, самый последний, оторвался от группы, сделал разворот, включил сирену, которые стояли на «юнкерсах», и зашел в пике, сбросил бомбу и попал в кого-то из наших, после чего улетел к своим. В итоге первого же налета в роте появились раненые и убитые, началась для нас война, хотя мы еще ни в кого не стреляли. И тут с противоположной стороны Качи подошли танки, все-таки я считаю, что это были именно танки, а не самоходные орудия. Конечно, до них было более тысячи метров, у нас биноклей не было, да и знатоки-то мы были еще те, но все считали, что это танки. Дело в том, что наша училищная батарея, стоявшая по соседству, открыла огонь по врагу, у нас во взводе было три курсанта по фамилии Бондарь, и один из них, Женя, помогал корректировать ее огонь. И после боя он уверенно заявил, что это были танки. И мы так считали. Бронированные вражеские машины открыли огонь и довольно-таки точно стреляли, хотя мы тогда подумали, что в окоп попасть из танка очень трудно, а потому вероятность низкая. С другой стороны, в Ленинграде был один-единственный слон, какая там была вероятность, но его все-таки убили! Теории вероятности у нас в Харьковском авиационном институте было посвящено 400 часов, так что я неплохо в ней разбирался. Кстати, танки к нашим позициям не приблизились, остались где-то за рекой. А во второй половине дня 30 октября немецкие пехотинцы попробовали атаковать наши позиции, но быстро залегли на дальней дистанции. Мы открыли огонь, я стрелял из карабина, в обойме которого имелось пять штук патронов. После каждого выстрела надо передергивать затвор. Первая стрельба на нашем участке началась ближе к вечеру, потому что немцы намного левее от нас перешли Качу. Причем к тому времени наш взводный Володя Корнеев уже был ранен, его увезли в Севастополь. На его место заступил сержант Подзерей, курсант второго курса. Хороший парень, начал нас подзуживать, мол, давайте стрелять. Когда мы вдоволь постреляли, то немцы через кусты спокойно отошли к Бахчисараю. После боя к нам в окопы пришел полковник Корнейчук, хороший и грамотный командир, облаял нас как следует, что мы, засранцы, огонь открыли, когда до врага оставалось минимум пятьсот метров, в результате от стрельбы не было никакого эффекта. В заключение приказал подпускать немцев метров на сто, не больше. Дружно сказали: «Есть, будем подпускать». Таково было мое первое боевое крещение.