Я - душа Станислаф! (СИ)

- Это мое воображение, если еще не понял. Так что: будем выбираться отсюда вместе?

С кого-то и чего-то нужно было начинать, и я, не задумываясь, ответил: «Да!».

В Нордине мне понравилась негрубая напористость. Она в нем была – я это интуитивно чувствовал.

Мы стали напротив друг друга. Я открыл свое личное пространство и Нордин вошел в него. Протянул ко мне руку ладонью вверх – и такой же гладкий серый камешек, но запущенный уже мной второпях, запрыгал по тихой воде. При этом мои ноздри, и это мне не показалось, уловили запах комки Азовского моря – оно было уже совсем близко. Прыжки камешка по воде считали вместе, в каком-то бесноватом азарте: один, два, три, четыре, пять!

- Вышел зайчик погулять! – произнес я, довольный собой.

Нордин непонимающе вздернул бровями, да это и понятно: Малайзия!..

Теперь у нас с ним было одно общее пространство и воображаемое нами перемежевалось. В результате, чувствования душ дополнились одно другим, а вследствие этого проявления наших чувств, ощущений, воли и интеллекта с этого момента были предопределены одной, общей, целью. И эта цель – выход из лабиринта. Но воспоминания и переживания оставались прежними, личными. Достаточно лишь желания побыть одному. Нордин, если захочет, будет выстраивать свой лабиринт, я – свой, а когда мы друг другу понадобимся, у нас есть теперь наше с ним общее пространство Вечности, где мы и отыщем друг друга.

Мы попрощались: я подал ему руку, он обхватил ее своими двумя и прогнулся спиной вперед. Что-то сказал при этом. Я обратил внимание, что у него редкие и очень неровные зубы, а белыми они, вроде, никогда и не были. Но перед этим Нордин предложил покурить – я отказался, хотя очень хотелось, тогда он извинился за то, что не рассказал мне о своей земной смерти. И тут же признался – стыдно и больно! Как-нибудь расскажет об этом.

…Марта долго не открывала глаза. Ее зеленое сияние было маленьким и дрожащим. Будто пребывало в страхе или рыдало. Этим, помимо цвета, меня оно и привлекло. А еще ее сияние металось из стороны в сторону. Оттенки рябили сильными переживаниями. Может, только сомнениями. Наконец, я увидел перед собой голубые глаза, а после этого – у кого они такие печальные: невеста-вдова и несчастная мать в двадцать три года.

История Марты – это ужас того, что я не мог себе даже представить. И не потому, что был молод и мои представления о превратности земной жизни остались в большей мере непознанными, а само это словосочетание понималась как заумность, и не более того. Нет, не поэтому даже, и даже пережив смерть собственного тела. Я слышал, что зло – плохо и оно наказуемо. Знал теперь, что у горя нет дна, а у несчастья нет берегов, да утонуть в них невозможно, так как это есть наказание за безумие в горе и несчастье. Но чтобы зло, горе и несчастье казнили человека, его любовью и верностью – понимания этого во мне не было. Не было и близко особенно тогда, когда, прохаживаясь со мной под руку набережной, отсыпанной мелким серебристым гравием, у городского пруда, Марта рассказывала мне:

- …Эрих увез меня из Кенингсбрюка в Дрезден, когда узнал о моей беременности. По-моему, я уже об этом сказала. …Нет? Вскоре мы обвенчались, и вторую половину дня проводили в кругу друзей. Все выглядело и классно, и торжественно. На мне было одето подвенечное светло-зеленого цвета платье, Эрих смотрелся европейским аристократом во фраке и в рубашке под цвет платья, а наши друзья – кто в чем, но в основном – в джинсе.

Мой папа, полицейский, в этот день дежурил неподалеку от ресторана, где мы собрались. Влюбленный в театр, кино и мою маму, оперную певицу, он был безумен, иногда, в своих розыгрышах, без которых не мог жить. Зайдя за высокий густой кустарник, он переоделся в одежду, приготовленную им заранее для очередного своего взрослого чудачества. Планировал предстать в образе несчастного влюбленного и застрелить того, кто лишил его надежды на взаимность моих чувств. Для этого и купил очень похожий на «Вальтер» игрушечный пистолет. Форму оставил под кустарником, а табельное оружие спрятал в правом кармане ветровки. Игрушечный «Вальтер», что в правом кармане, должен был засыпать нас с Эрихом серпантином, но папа забылся, увлёкшись ролью, отвлекся на голоса тех, кто его узнал, на откупоренное шампанское и выстрелил из табельного оружия. Так я и стала вдовой за столом невесты…

Марта отошла от меня, спустилась по ступеням к темной от серпантина листвы воде, и, зачерпнув ее ладонями, плеснула себе в лицо. Какое-то время неподвижно сидела на корточках, обхватив колени руками, и о чем-то сама с собой говорила. Я стоял поодаль и понимал, что это, только что пересказанное ею событие, и проложило ей дорогу в Вечность. «Вот такие они, розыгрыши судьбы, как сказал бы отец Станислафа», – подумалось мне тогда. Но я ошибался насчет дороги в Вечности, а мысль о розыгрышах судьбы была не случайной.

- …А знаешь, душа Станислаф, человеческая судьба – не выдумка. Судьбы людям выбирают их души.

Увидев мое лицо, Марта поспешила объясниться: