Я - душа Станислаф! (СИ)

- Нет-нет, ein Freund, не ты виновен в смерти этого красивого тела… Его разрушила болезнь, какая боролась за свое присутствие в цепочке живого на Земле. Судьба – это то, кем или чем душа еще станет. Разве мы не для этого здесь? …Для этого! Значит, мы выбираем. И мой выбор – озимая рожь, инжир, верблюжья колючка, да мне все равно что! У этих растений самые длинные корни.

- Зачем они тебе такие? – спросил я.

В глазах Марты блеснули слезы. Мои слова, будто нечаянно, ее обидели.

- Помоги мне, и прости за слезы, – она подала мне руку, и я помог ей подняться по ступеням, каких было всего три. – Я отведу тебя в то место, где лишила себя земной жизни. Здесь недалеко, там ты и узнаешь.

Мы пошли, держась за руки. Говорить о чем-либо было лишним – шли, молча, и недолго.

- Вот и пришли, – произнесла Марта на глубоком вдохе, – присаживайся, только на левую сторону.

Я присел на скамейку, как будто прятавшуюся в сирени, с левой стороны. В метрах пяти, напротив, монотонно шумел фонтан, в центре которого белела скульптура ангела-ребенка с лицом девочки.

- Здесь это и случилось, – сказала Марта, глядя на правый край скамейки, – а до этого, … до этого…, – в это раз она все же сдержала слезы, – … моя дочь Рената, ей не исполнилось и пяти…, – не договорила, и присела на противоположную от меня сторону.

- Может, не сейчас об этом?.. – предложил я Марте.

- Нет, сейчас, – и стоном тоже возразила она, – дай мне немного времени…

Впервые молодая женщина обращалась ко мне не как к ребенку, которому нежелательны просмотры взрослых фильмом. Значит, она видела во мне того, кто ей сейчас нужен. Значит, нужны мои внимание и ответные реакции. Первую такую я только что озвучил. Но я готов был стать ей сочувствием, хотя нуждался в нем больше, чем она – ведь так стремился к взрослой жизни, а она начинала меня пугать.

Успокоив дыхание, Марта опустила голову, и ее пшеничные волосы коснулись земли. И стала говорить, не поднимая головы, точно прятала лицо:

- Адвокат не смог доказать на суде, что убийство Эриха было непреднамеренным. Папу посадили в тюрьму на восемь лет. Мама сразу же уволилась из театра. Петь она не могла после того, что случилось. Сначала закурила, а потом и слегла в постель, и очень надолго. …А потом – инсульт! А потом – неподвижность всей левой стороны! …А потом я родила Ренату. Только мама, ее бабушка, не смогла кроху взять на руки. Только гладила тельце долго, как и плакала.

…Мама курила одни и те же сигареты «Баронесса», будь они неладны! Я не досмотрела, что закончились – пошла в ближайший супермаркет, а была зима, и уже стемнело, и купила эти, чертовы, сигареты. Когда возвращалась домой, меня обогнали пожарные машины с включенными сиренами, и я встревожилась лишь тем, что Рената только-только уснула. Подумала: мама все равно не спит, а горе в моем, родительском, доме уже побывало.

… Mein jungen Freund, – затрясла, вдруг, головой Марта, да так, что позолота ее волос обожгла, – не горе нас убивает, тем более, если оно сразу не раздавило, а катящиеся за ним беды. И они не потревожены горем, и не катятся на нас ниоткуда, и не настигают нас без причины. …Ты еще многого не понимаешь, поэтому, и удивлен! Горе не закрывает за собой двери – вот и все!

…Я не сразу поняла, что горит мой дом, и осознала это лишь тогда, когда пронзительный крик мамы о помощи сорвал меня с места изумленного созерцания пылающего ночного неба. Страх за Ренату, казалось, бежал впереди меня, а у пожарных машин, что перекрывали мне путь, раскидал по сторонам всех: и соседей, и пожарников, попытавшихся меня остановить. Огонь пожирал дом, унося под крышу и кидая в окна, лишь один только крик мамы. Крышу тем временем пожарные заливали пеной. Сползая вниз, она образовала у входной двери что-то наподобие сугроба, в него я и влетела, перед этим машинально набросив на голову капюшон куртки.

Пена ли не дала огню меня тоже сожрать – не знаю, только я, думая о Ренате, пробиралась на крик мамы. Нашла ее, все еще зовущую меня и умоляющую о спасении, подняла на руки и вытолкнула в окно, в котором уже не было стекол. В этот момент обрушилась крыша, волна огня, пепла и дыма оторвала мои ноги от земли, сначала, а затем выбросила в проем того же окна.

…Выбросила, понимаешь, душа Станислаф, выбросила! …Не сожгла, как мою девочку, …а ей ведь не было еще и пяти лет. С тех пор я мечтаю только об одном: прорости на ее могиле цветком с длинным корнем, чтобы прикоснуться к ней, быть с ней летом и зимой, а весной расцветать для нее.

Марта решительно подсунулась ко мне.

- Зачем, душа Станислаф, огонь оставил меня жить в огне материнских мук? – гладя мне щеки кончиками неощутимых на моем лице пальцев, шептала она и пугала меня своим бесноватым взглядом. – Чем же я не угодила земному богу, что он ввел меня в состояние исступления: я рвалась душой и сердцем к своей собственной дочери, но мои ноги, ноги дочери, привели к родившей меня?! …Молчи! И я этого не знала и не знаю до сих пор. И вот здесь, на этой скамейке…