Я - душа Станислаф! (СИ)

Именно так все и было: любовь страждущего сына сострадала любви страдающего отца. То есть, сама себе. Может ли быть такое? Но ведь было! А значит, любовь – это чувство разумное. Будь иначе, естественный и вполне объяснимый страх, охвативший Станислафа после того, как он узнал от отца, что лежит в луже крови, подчинил бы в нем все прочие его чувствования в тот самый момент. Но перед жалостью, замечу, не к себе самому, а к отцу, страх оказался бессильным. И лично мне, душе, такое мое умозаключение говорило еще и о том, что любовь, это разумное чувство, как я выразился, может оказаться на самом деле живым Вселенной. Как и душа, попадающая в Вечность.

Я не стал развивать эту мысль, главное – она меня посетила. Сейчас важнее было определиться в том, что все же вызрело во мне при жизни Станислафа, но это же даже не проросло в Разифе. Станислаф, да, искренне любил своих родителей, но во мне не было сформулированного понимания этой любви. Хотя во мне есть одна его формулировка: "Не беда, что мы любим, беда в том, кого и как мы любим!». …Философ! Но если бы он смог мне пояснить это его «кого», тогда… Хотя «…Как мы любим!» – этому нужно найти объяснение.

Вернувшись на Детский пляж, я решил повременить с тем, чтобы сразу вернуться к Марте и Нордину. Присел в кафе за столик – я ведь никого не мог потревожить и обременить, – нужно было вспомнить, что говорил о любви отец Станислафа. В истинах Вселенной об этом ничего не сказано, так что – выбирать не пришлось. …Вспомнил: «Любовь, какой бы она ни была, без уважения обречена. Не за что уважать – некого и любить!» Так вот что во мне бесспорно и убедительно: уважение Станслафа к отцу. Действительно, они оба дышали друг другом. Отсюда, пожалуй, и отношение к сыну в повелительном наклонении: отец велел оценивать качества людей, а его – в первую очередь. Постой, постой…, припоминаю еще его разговор со Станислафом: « Если когда-нибудь тебе, вдруг, нужно будет выбирать между мной и мамой, ты обязан выбрать маму! Если даже ты сам будешь против этого. Мама – это единственный человек, кто не обязан, в свою очередь, добиваться твоего уважения. …Я отвечу тебе, почему: умные книги говорят, что материнская любовь – безусловная любовь. То есть, мама любит тебя, не заявляя тебе никаких своих условий для этого. Отцы любят по-другому. Когда ты сам станешь отцом, ты прочувствуешь эту любовь. И еще, сынок: мамы рождают сыновей для того, чтобы не знать одиночества…».

Из того, что я вспомнил, вырисовывалась следующая картина чувствований Станислафа: любить маму ему было так же легко, как и пренебречь ею, или воспользоваться маминым чувством, но любить отца было сложно и оттого приятно. Как и видеть чаще отца улыбающимся – запросто так тот не дарил свои улыбки, и Станислаф уже понимал это. Выходило на то, что любовь растворяет в себе уважение, а по-настоящему любящий воссоздает его вновь и заново.

После «мозгового штурма» я направился к пирсу. Марта и Нордин бултыхали ногами в воде и, откинувшись чуть назад с запрокинутыми головами, вглядывались в небо. Увидев меня снова, малаец сказал:

- А хорошо у тебя здесь! Вижу, что неглубоко, я бы не утонул...

Не зная, о чем они говорили с Мартой после моего ухода, я все же отважился на то, чтобы объяснить ему, да и Марте тоже, что его изводит с момента смерти тела. Первые слова дались тяжело, но раж Станислафа никуда не делся. Я ходил по пирсу взад-вперед за их спинами и при этом выразительно жестикулировал. Мой голос крепчал оттого, что не в последнюю очередь нам, троим, нужно было продолжить разговор. Его продолжением и стал пересказ моих наблюдений и мыслей на примере взаимоотношений Станислафа с отцом. Мой вывод обличал Нордина, что же касаемо Разифа – ему с этим жить: с тем, как он поступил со своим отцом.

- Но для меня понимание родительской любви отцом Станислафа ближе. В том числе, и в значении – ближе к выходу из лабиринта, – заключил я твердо и намеренно.

Нордин молчал. Долго и непонятно.

- Как он, повтори, …ну, отец его…, – малаец ткнул в меня свой острый и длинный, как цыганская игла, палец, – сказал о матерях?..

Я напомнил:

- «…Мамы рождают сыновей для того, чтобы не знать одиночества…».

Он, как бы соглашаясь, стал кивать головой, а кудряшки смоляных волос заиграли блеском на солнце. Почти такой же блеск, но не от солнца, я увидел в глазах Марты, и услышал от нее:

- Не беда, что мы любим, беда в том, кого и как мы любим!..

С линии горизонта на нас смотрели две пары глаз. Мы переглянулись – никто не выказал возражения, и нас стало пятеро.

Литовка Агне и мегрел Мераб хотели, похоже, того же, что и мы: оказаться на нулевом уровне Вечности. Нулевой уровень – это выход из лабиринта, а скольким душам нужно объединить свои личные воображаемые пространства, чтобы выстроить лабиринт земных чувствований, этого никто не знал. Вечность предоставляла возможность лабиринты выстраивать, Вселенная побуждала искать выход из него на Землю. И просто: пройти туннель воображений, и небезопасно сложно: туннель может оказаться миражом, как и выход из него.