Я - душа Станислаф! (СИ)

…Здесь, на цветочном подворье дома Костика, с которым Станислаф подружился в аквапарке, где оба работали инструкторами, они с компанией отмечали свой первый трудовой и честный заработок. Тогда был полдень, родители Кости – на работе, и молоденьким парням никто не мог помешать, в затененной диким виноградом беседке, преспокойно пить пиво. С азовскими вялеными бычками! Пили много – заработали ведь, и шумели тоже много. На шум и пришли гости – трое, с растопыренными веерами пальцами. Блатные или крутые, или что-то в этом роде. Дать им пива было не жалко, но повели себя, все трое, нагло, что и возмутило Станислафа. По-хорошему они уйти не захотели, тогда он вышел к ним из беседки, чтоб проводить незваных гостей до калитки. Он был настроен решительно, и не потому даже, что его пацанов было больше – с раннего детства не любил царапающихся, кусающихся и верещащих. Эти трое были именно такими – хищниками, и где-то такого же возраста.

Из беседки он вышел с пивом и этой же рукой, в которой держал бутылку, указывал на выход, говоря, что так угощение не просят. Еще что-то сказал – не помню уже, что именно – и в этот момент прилетел кулак от среднего из троих. И прямо ему в челюсть. Удар был настолько резкий, что он не сразу и сообразил, кто его ударил. И лишь по глазам, непроницаемым, но жутко холодным, ему стало понятно, кто. Он понимал, что нужно тут же ответить ударом на удар и не стоять перед изготовившейся к драке троицей и притихшими в беседки пацанами в роли напросившегося на неприятности, однако Станислаф стоял и ничего не делал. Глаза, лишь одни глаза, что напротив, подчинили его, сломали внутри что-то и вогнали в ступор. В этот момент он не чувствовал боли от удара кулака, но ему было очень больно от собственного бессилия. Хотя сила-то в нем была – он сшиб с ног любого из троих одним ударом, но в нем не было чего-то еще для такого удара. И вон как вышло: сам вызвался проучить наглецов, а в очередной раз наказали его. И этот – с ледяным взглядом и не крепкий с виду, и те пятеро, что у него за спиной напряженно сопели, потели на жаре и от выпитого пива, да помалкивали в ту самую тряпочку.

А я знал-знал, что так все и случится. И пытался даже докричаться до памяти – скажи, напомни Станислафу слова отца: «У человека нет врагов и нет друзей. Он сам себе враг и друг. Поэтому, не ищи и не придумывай себе ни одних, ни других. Самая крепкая и надежная дружба – это дружба с самим собой, а допустимая война – это война с собой, опять же, за себя». Станислаф же нашел себе и друзей, и врагов – губа разбита, обездвижен и даже его, не умолкающий ни днем, ни ночью голос, и тот – сбежал в молчание! Тем не менее, его рука по-прежнему указывала на выход со двора Костика, а его взгляд оставался непреклонным – непрошеные гости опустили кулаки и удалились.

Вспомнив об этом, о неподвижности и утрате голоса, я не мог не вспомнить и о том, что минуту-другую земного времени назад все души в лабиринте испытали то же самое в сфере сияния: нечто в нас лишило всех способности двигаться и говорить. И мне стало понятно, зачем Вечность переместила меня из сферы сияния в Город тонкой воды. Чтобы я признал, наконец, что Станислаф прятал во мне из своего сокровенного? Да, он прятал это, но и боролся со своей беспомощностью, особенно, перед теми, кто был не таким, как он сам. И об этом же мне говорила Марта в электричке. Но для чего эта демонстрация его слабости? Как тут и – ответ…

…Я шел по проспекту Мира, центральной улице Геническа, разделенный полосой аллеи с мини-кафе и мини-барами под старину, из декоративных бревен, с современными столиками и стульями на свежем воздухе, резными фигурами зверей и сказочных персонажей. Повсюду – газонная трава и цветы. Людей – не протолкнуться. И что-то во мне говорит – осмотрись. Всматриваюсь во все стороны. Ах, как же Станислаф любил бывать здесь, и восседать за каким-либо столиком. Подолгу решая, самую трудную в его жизни арифметическую задачку: сколько нужно потратить на вкусности из карманных денег, ежемесячно выдаваемых ему отцом в день получения им пенсии? Чтобы осталось еще и на школьные принадлежности!

…Смотрю – припоминаю лица, какие уже вижу. Понимаю (наверное), что хочет сказать мне Вечность: наглые и бьющие без предупреждения, как видишь, живы, а ты, душа Станислаф, лишь фокус, трюк Вечности, и то правда – живая душа Вселенной. И что мне нужно сделать? – как бы сам у себя спрашиваю. Подумай, зачем ты снова хочешь стать чем-то земным живым, – отвечает во мне что-то. …Подхожу ближе – трое парней, тех самых, что приходили к Костику, сидят за столиком и пьют, неторопливо и маленькими глотками, пиво из высоких прозрачных бокалов. Все трое одеты по сезону – может, сейчас июль, может, и тот же август, когда на них нарвался Станислаф, – как и отдыхающие вокруг: шорты да что-то на ногах. Они меня еще не видят, а я еще не решил: что делать дальше?!