Я - душа Станислаф! (СИ)

Ольга весело и восторженно заойкала: ой, как здорово сказано и тому подобное. После этого наступила тишина – минуту, не больше. Когда слышу – говорит, что Налим, то есть я, так горячо целоваться не умеет. Даже жарко стало! Это – ей, Ольге, а я этим ее жестоким откровением был унижен и уничтожен: семь лет я наслаждался, оказывается, льдом притворства на ее губах. Меня всего затрусило, и рука сама расстегнула кобуру… Честно: хотел застрелиться! Но то, что я услышал за этим!.. Застонала она, …а я этот стон не мог спутать ни с чем другим и ни с кем другим. Тут же рванул на себя дверь и вошел. Артур жучил ...мою …Ольгу прямо на столе: как мальтийскую болонку. Полы халата – только-только купил ей, мохеровый, мягонький – на голове, все прочее – ниже коленей…

Он увидел меня первым, но даже не остановился, только глаза закрыл, плотно-плотно так – туда моя первая пуля и попала: ему между глаз. …А Ольге я выстрелил в ее ужасный от ужаса и предательства рот.

…Семь лет мне дали… Еще три года я на зоне схлопотал. Начальника тюрьмы обыграл в карты, так он и рассчитался со мной по долгам.

Лес валил все эти годы, недалеко отсюда. Приняла меня тайга – оставила жить! Значит, простила…

Ух, и напились же они тогда с Налимом, после этого тяжелого и мрачного разговора начистоту, а начали пить еще в конторе. Михаил от всего услышанного в своей Валентине даже немножечко, правда, но засомневался. А ведь прав Артур: мир крутиться вокруг женщины не сам по себе. Это он, Налим, его покойный друг или недруг – для Артура давно это уже без разницы, да и сам Михаил раскручивают мирок женщин. И у каждой он свой. Все мужики эти мирки их крутят: для этого ведь и придуманы! А с каким удовольствием это делают?! …У-у-у! Для себя, и своим чем-то, можно, конечно, прожить, но только теоретически. Вот только, кто кого придумал – это еще вопрос! Потому, на следующий день, проснувшись, Михаил, хорошенько почистил зубы, сбрил все лишнее с лица, после чего жарко поцеловал жену, немало этим ее, удивив, и пошел дальше крутить для нее мир…

У дома Прибалта Налим совсем уж как-то приуныл. Волнение уступило место беспокойству, болезненному и суетливому.

- Да что с тобой происходит? – решился на вопрос Михаил.

А Налим глотал воздух, остервенело жадно, будто задыхался, жалкий и беспомощный.

- Ну! – потребовал ответа бригадир.

- Михаил Дмитриевич, иди сам!..

- Налим, твою мать, рассказывай: кто там?

Налим, ничего не сказав, толкнул калитку и прошел к дому из таежного сруба. Еще через минуту голубоглазый и приятного вида молодой мужчина, усаживал нежданных гостей в пахнущем кедром и лиственницей зале. Ему было немногим более тридцати, высок и статен, как и Налим, только не было в нем грубой силы. И молчал почему-то – говорила улыбка, вежливая, но мимолетная. Так улыбаются умные и осторожные люди.

Налим по-прежнему был напряжен и не отводил глаз от межкомнатной двери, за которой исчез Прибалт после того, как доброжелательно принял гостей.

- Извини, бригадир, что не сказал об этом раньше: они немые, – тихо произнес Налим.

- Быстрее рассказывай, кто немой, кто глухой…, – поторопил его Михаил, – Пришли, значит, нужно общаться как-то. …Давай-давай, выползай из своей шиворот-навыворот нирваны. Как их зовут?

Налим сообщил, что у Прибалта – жена и дочь, что все немые, но не глухие. Жену зовут Эгле, дочь – Агне, а Прибалта – Йонас. И только у него планшет, с помощью которого он отвечает или задает вопросы, выводя на экран то, что для этого нужно. У жены и дочери на шеях повязаны бело-серебристые неоновые платки, меняющие цвета, выражающие этим их согласие или не согласие. Я к ним не заговаривал, но Йонас написал мне, что желтый цвет – это «Да!», а красный – «Нет!»…

Дверь комнаты – предположительно взрослой спальни отворилась. Ноги сами подняли Михаила – такой красивой женщины, он, пожалуй, никогда и не видел. Безжалостная красота, учитывая его возраст и в то же время разбудившая в нем, мгновенно, желание, в котором не грех признаться только себе самому. И будто кто под дых тут же ударил – бригадир склонился смиренно и почтительно. И снова будто кто, невидимый, но и непререкаемый, наклонив в реверансе, каких он от себя и не припомнит, указал ему на руки хозяйки, какие в подобных ситуациях целуют еще и сейчас. Михаилу впервые в жизни захотелось это сделать. Не стал – не за этим пришел.