Я - душа Станислаф! (СИ)

В зале она почувствует близость родного ей человека, но очень-очень далекого, чтобы она смогла простить свою дочь. А вот за что – этого Эгле не знает, и не может спросить ни у самой Агне, ни у Йонаса. Вечность отобрала голоса у их обеих, повязав им на шеи платки безукоризненности. Женщине достаточно уметь отвечать «Нет!» и вовремя сказать: «Да!», но это – мужчинам, а в случае Эгле и Агне молчание вернет им друг друга. Молчание не безукоризненно, да оно ничего не скажет и во взгляде, если взгляд не ищет укоризны. А об этом Вечность подумала, заблокировав память, всем троим. И то правда – не существует причинной нелюбви матери, однако же: «Легко простить, если не любишь, а если любишь, как простить?»

Будет вечереть, когда Эгле с Агне выйдут во двор – их манили запахи весны, а весна пахла тайгой! Обе сядут на широкую и длинную лавку у дома, только сядут по разные стороны, чувствуя, каждая, родство лазурных глаз в безмолвии душ. Им еще предстоит наполнить себя чувствованиями, только новыми ли? Этого никто не знает…

Эгле увидит Налима не сразу, хотя он стоял у густого штакетника уже давно. И он ее дождался. Но не позовет и не заговорит – нечаянная любовь насыпала в душу столько ужасного прошлого, что ее не осталось, ни для чего другого. А она, увидев его, даже будет рада этой нечаянной встрече, но эта радость – лишь эмоция доброжелательности, какая приятна ей самой. Ее душа полна тоже прошлым, но ничего другого ей сейчас не нужно: она любит и любима!

Налим уйдет с ружьем на плече. Эгле проводит его взглядом до утеса скорби и печали…

…Скальное плато добела высушили разгулявшиеся повсюду ветра. Зависший над ним вечер очертил его края, с боков, карабкающейся к небу зеленью. И – несколько камней с более-менее ровным верхом для сидения: спину подпирает тайга, а глаза, хочешь – не хочешь, плывут озером к поселку.

Налим не слышал тайгу и не видел озера. И разговор самим с собой он уже не вел. Ему не хотелось больше жить, только и умереть было страшно. Когда любовь лишь прячется в сердце мужчины, презирая саму себя, какая же это любовь? Если с ней, в сердце, ему так тяжело! И эта тяжесть невыносима от осознания того, что он сделал пятнадцать лет тому назад. Потому и сжимал в кулаке письмо Ольги, только оно было в патроне, между порохом и дробью. Любовь к Эгле – это отстроченное наказание, такое же самое, как и память. А в том, что он сохранил его, не прочитав до сегодняшнего дня, случайности нет.

Решение убить себя – это не случайность: прощение не бывает случайным, ни себя, никого-то еще. Жизнь, вроде, и не требует раскаяния, но почему-то прощение себя ставит позади умения прощать других. Прощение, как и любовь, сводит и разводит мосты душевного покоя, потому и не терпит суеты слабоволия – реши сам, на какой тебе берег…

Налим притянул к себе ближний камень. Для него это было также легко, как и упереть в него ружье, прикладом к камню. А навести ствол на сердце – слезы первыми задрожали на густых и темных ресницах. Его длинная сильная рука тоже задрожала и занемела от жалости и нерешительности. И все же Налим установил курок на боевой взвод. Коснувшись большим пальцем спускового крючка, он запрокинул голову назад, …услышал за спиной короткий волчий рык и открыл глаза небу.