Я еду на зону

Отряд, в котором все без исключения прошли Чечню, приступил к работе после того, как на максимально возможное близкое расстояние их высадили с вертолетов. Парни разбили палатки, заготовили дрова, начали искать подходы к груде металла, которая лежала на крутом склоне горы Бо-Джауса. А потом начался настоящий ад. Вместе с горсткой подоспевших спасателей, спецназовские мальчишки таскали то, что осталось от людей — всего они собрали триста килограмм останков. Чтобы было что хоронить…

А к новому году Лёха принял окончательное решение уволиться из армии. Командование бригады этому не препятствовало, и в те дни больше сотни контрактников оставили часть.

Лёха вернулся в город, где его ждала «любимая».

В марте нас, участников новых постсоветских войн, собрали в администрации города. Мы, два десятка «чеченцев», «приднестровцев», «таджиков», «абхазцев» и прочих «…ев», сидели в большом зале администрации, и откровенно не понимали, зачем нас сюда пригласили. Какой-то прилизанный юноша в красном галстуке, который торчал у него из-под пиджака, говорил нам о том, какие нас ждут перспективы в новой, послевоенной жизни. Его лилейный голосочек заставил многих усомниться о правильной половой принадлежности, о чем, практически в открытую, стали обсуждать участники боевых действий. Убедившись, что речь идёт о нём, парень густо покраснел и, не попрощавшись, вышел.

Вместо ушедшего полупарня, перед нами выступила серьезная тётка, которая сказала, что «чеченцы», нуждающиеся в жилье, получат квартиры. Тут возмутились все остальные, но ей нечего было сказать в ответ.

Через пару дней о нашем собрании написали в местных газетах, не забыв упомянуть про раздаваемые квартиры.

* * *

Как-то поздним вечером прозвенел звонок. Звонила Лёхина мама.

— Лёшу арестовали, — сказала она.

Через час я уже был у них дома. Лёхин отец сидел хмурый, периодически повторяя что-то типа «позор, какой же это позор». Мать утирала слезы.

— Сказали, что он кого-то изнасиловал, — сообщила она.

Информации было мало, можно сказать — вообще никакой, и я пошел к Боре Реброву, с которым познакомился месяц назад, когда был направлен от телекомпании, где я тогда работал, снимать сюжет об уголовном розыске.

— За друга пришел хлопотать? — спросил Боря, играя наручниками.

— Да, — я посмотрел ему в глаза. — За друга.

— Дело темное, — сразу сказал мне Боря. — Я бы сказал — мутное. Кто-то на адрес вызвал наряд, и когда наряд прибыл, в аккурат из квартиры выскочила с криками раздетая девушка. Мол, насилуют, и все такое. Друг твой был одетый, следов борьбы на нем не было, разве что был он пьян в доску, и ничего не помнит. Но девушка, все как по заученному, говорит. Прямо подозрительно мне. Я бы её вмиг на правду расколол, но, к сожалению, она еще несовершеннолетняя. Ей семнадцать лет. Восемнадцать через месяц будет. И поэтому она либо с родителем должна быть на допросе, либо с представителем. А это, сам понимаешь, уже не допрос.

— И что же делать? — спросил я.

— Будем работать, — Боря хмыкнул. — А там посмотрим, как и что.

Боре явно было не до меня и моих проблем. В те дни в городе шел передел сфер влияния, и криминальные авторитеты чуть ли не ежедневно умирали не своими смертями. И Ребров носился, как угорелый, безрезультатно растрачивая время, силы и ресурсы (эти пять трупов будут раскрыты только через четыре года, когда один из исполнителей вступит в сделку со следствием).

— А её случайно не Лена зовут? — вдруг скользнула противная мысль.

— Лена, — кивнул Ребров и назвал ее фамилию. — Там еще свидетель есть, ее одноклассник. Он, якобы, видел, как твой друг с ней ругался, и обещал ее отыметь…

— Боря, так Лёша с этой Леной уже скоро год как встречается. Она его с армии ждала. Какое еще изнасилование?

— Ну, это понятно. Завтра он очнется, поговорим с ним. Он в дрова пьяный. Но от нее поступило заявление, а так как она несовершеннолетняя, то дело обратного хода не имеет. Никакого примирения быть не может… таков закон.

Обо всем этом я рассказал родителям Алексея.

— А я знала, что эта Ленка ни к чему хорошему Лёшку не приведет, — сказала мать.

В это время в дверь позвонили. На пороге стояла Лена со своей мамой. Хорошо, что я успел шагнуть на кухню, и подать знак, что меня нет. Они прошли в зал, где состоялся разговор. Говорила мама Лены:

— Значит так. Ваш Алёшенька, этот выродок рода человеческого, этот убийца чеченских детей, изнасиловал мою крошку, мою кровинушку. Это страшное, очень страшное преступление! Он избил Леночку, и лишил её девственности в самой извращенной форме! Вы понимаете, что он натворил?

— Да, — выдохнула мать Алексея, хватаясь за сердце.

— Значит так. Сядет он надолго, лет на семь. И знаете, что с ним там будут делать зэки? Они его самого будут насиловать там за растление несовершеннолетней! Назад он вернется моральным уродом, если вообще вернется! И знаете, это будет торжество справедливости! Таким, как он, руки которых по локоть в крови, нечего делить землю с нормальными людьми. С такими, как моя кровинушка…

— Господи… — едва слышно пролепетала Лёшкина мать, сползая на кресло.