Я еду на зону

— Значит так. Есть у вас крайне малая возможность исправить ситуацию! Вы, как я вижу, люди не богатые. Да нам много и не надо. Если хотите, чтобы Алексей не сел, и чтобы Леночка забрала из милиции свое заявление, предлагаю квартиру, которую ваш Лёша получил от администрации города, переписать на меня. Это можно сделать за один день. Завтра. И завтра вечером вы уже сможете снова увидеть своего сына. — Вымогательница с победным выражением лица стояла посреди зала, осматривая квартиру, как свою собственность.

Я вышел из кухни.

Надо было видеть лицо Лены.

Из притягательно-милой, в одно мгновение оно превратилось в убогожественно-жалостливое.

— Девственница, а ты мне ничего не хочешь сказать? — спросил я. — Например, про Пашу.

Я отчетливо увидел, как у нее задрожали руки.

— Ты кто такой, что бы так разговаривать с моей дочерью? — накинулась на меня её мать.

Я лишь взглянул на нее, и она отпрянула.

— Разжиться на его страданиях захотели? — я уже смотрел на обеих. — Вы хоть знаете, через что ему пришлось пройти?

Они обе молчали. Лена, было, дернулась на выход, но Лёхин отец загородил собой проход из комнаты.

— Квартиры вы никакой не получите, — сказал я. — Потому что это были только слова, и реально никто квартиры «чеченцам» не давал, и давать не будет!

— Ну, он же говорил… — пролепетала Лена. — Сказал, что получил документы…

— Удостоверение участника войны он получил, а не на квартиру! — чуть не крикнул я.

— Значит… — что-то попыталась сказать её мать, но осеклась.

— Значит, что вы обе, курицы безмозглые, совершили самую страшную глупость в своей жизни, — сказал я. — Вы имитировали изнасилование, которого не было. Любая экспертиза это докажет. Ты, Лена, получишь срок за заведомо ложный донос. Но самое страшное, что вы не смогли понять — даже если вы заберете заявление, то Лёшку все равно уже не отпустят. Ты несовершеннолетняя, а это не подразумевает мирное разрешение вопроса. Его все равно запустят по всем этапам следствия… Дуры, вы, дуры…

И мне вдруг так захотелось дать им обеим между глаз. Вот чтобы ногами, чтобы так, как есть в кино. Еле сдержал себя.

Они ушли. Лёшкиной маме вызвали «скорую». Лёшкин отец пожал мне руку.

— Ты — мужик. — Сказал он.

* * *

Как и ожидалось, следствие довело дело до суда, и по той, еще 117-й статье, Лёха получил три года за «попытку изнасилования несовершеннолетней». Отбывать наказание его отправили на зону в поселок Приморский — на самом юге Приморского края.

Мы переписывались. Я часто был в гостях у его родителей, и даже как-то помогал им выкапывать на огороде картошку, управившись со своей. Лёшкина мать жаловалась мне на свое здоровье, рассказывала, какой Лёшка был в детстве. С его отцом мы таскали мешки, полные картошки, и смеялись, если меня перекашивало от тяжести.

Пару раз его отец наливал мне самодельного вина, и я пил его, а он расспрашивал, как там, на войне. Я рассказывал ему какую-нибудь героическую ересь, а потом бежал вниз, с их пятого этажа, чтобы поблевать где-нибудь в тёмных кустах — мой организм не принимал самодельное вино.

А потом его мать предложила мне вместе с ней съездить к Лёхе на «свиданку».

* * *

Два огромных китайских баула были наполнены «Примой», «Грузинским», «Цейлонским», конфетами, цитрамоном, анальгином, спичками, и еще всякой мелочью, которая имеет ценность для сидельца пенитенциарной системы. Две этих необъятные сумки нужно было, сменив два поезда, в целости и сохранности довезти до колонии, где уже второй год обретался друг мой Лёха.

Взяв штурмом первый поезд, и относительно без особых приключений доехав до узловой станции, мы сменили направление, и уже в относительном уюте (в плацкарте), поехали дальше. Ехать предстояло еще пять часов.

Я хотел, было вздремнуть, но ехавшие с нами женщина средних лет, и её тринадцатилетняя дочь постоянно чем-то гремели, или перебрасывались громкими фразами, не давая мне уйти в забытье. Убедившись в бесполезности своих попыток заснуть, я сел за столом, и стал смотреть на проезжающий мимо пейзаж.

— А вы куда едете? — спросила меня попутчица.

— В Приморскую, — ответил я.

— Наверное, на зону, — будто не мне, сказала она.

— Наверное, — встряла в разговор Лёшкина мама.

— У вас там кто-то сидит? — спросила женщина.

— Вам-то какое дело? — спросила сурово мама Алексея.

— Друг у меня там сидит, — ответил я.

— И что он совершил? — женщина метнула взгляд на Лёшкину маму, но та видимо решила отдать нить разговора мне, и молчала.

— Попытался изнасиловать несовершеннолетнюю, — придав голосу грозности, сказал я, внимательно следя за ее реакцией.

На ее лице не дрогнул ни один мускул.

— Ну, с кем не бывает, — пожала плечами и улыбнулась спутница.

— С ним не бывает, — сказал я. — Если бы он хотел, то изнасиловал бы. Парень войну прошел, и останавливаться на полпути не привык.

— Войну? — она встрепенулась. — Вы знаете, я психолог, и мне очень было бы интересно поговорить с человеком, который прошел войну.

— Зачем вам это? — спросил я.

— У них там сильно меняется психика… и понимаете, возникает такая инвариантность поведения…