Я и Путь in… Как победить добро

«Конечно же, я мечтал о славе, хотел, чтобы девчонки на меня мастурбировали».

— Ты сегодня канал «Ностальгия» включаешь, себя, образца той поры, вспоминаешь?

— Программы со своим участием я никогда не смотрел, ибо каждый просмотр чреват состоянием ужаса, которое не проходит потом долго. Видеть себя на экране я не могу — мешает то высокохудожественное слово «мерзость», которым мы начали разговор: я недоволен собой всем, начиная вот этим (трогает себя за лицо) и заканчивая тем… Понимаю, что нравлюсь женщинам чуть младше 70 лет и в этом прокрустовом ложе четко расточаемого обаяния я еще кое-что — Том Джонс на кривых ногах из Кутаиси, но когда гляжу на себя, задумываюсь: почему они меня любят? Потому что плохо осматривают, и понимаю, что не надо было идти на программу в таком виде, браню себя, почему не поставил запятую там-то, зачем процитировал Бродского, где не надо…

— Отчего же ты так известнейших артистов третировал? Банально хотел выделиться, стать популярным или попросту их презирал?

— В первую голову я, конечно, хотел прославиться, и нет на Земле ни одного создания, которому поверил бы в тождественной ситуации, если бы оно самому Гордону (к счастью, не Александру!) ответило: «Я их презирал». Конечно же я мечтал о славе, хотел, чтобы девчонки…

— …любили?

— Я собирался другое слово употребить, потому что мы с мерзкого начали, — чтобы мастурбировали на меня. Хотел ездить на лимузинах…

— …Клеопатра, типа, какая-то может, а я — нет?

— Да, и из-за этого казался себе ущербным (смеется). Никого я не презирал, хотя, кроме тех, кого все же люблю (а я никого из них не люблю), люди это недалекие. Их презирать невозможно — это чмыри, а как презирать чмо? Прославиться между тем мне нужно было позарез: у меня были дети, я должен был думать о них, а слава — самый короткий путь к деньгам (причем деньги мне грезились небольшие). Парень из Кутаиси, которого взашей изгнали с журфака Тбилисского университета, о толстом кошельке не мечтал — просто, чтобы какие-то купюры водились, а обсирание и купюры, судя по некоторым твоим сотрудникам, ходят…

— …парой…

— …где-то совсем рядом. У тебя же раньше в «Бульваре» чем хамоватее журналисты были, тем больше они заказывали на «Славянском базаре» яств, а нищие из культурных газет ни х…я не ели — вот такая история.

Из книги Отара Кушанашвили «Я. Книга-месть».

«В журналистику я пошел из-за Юрия Петровича Щекочихина — веселого праведника, человеколюбивого публициста и жлобоненавистника-депутата.

Я написал ему письмо из Кутаиси — судя по всему, из жалости он мне ответил. Завязалась переписка. Ни говорить, ни писать по-русски я тогда не умел и пребывал в юношеской нирване — как есть пошлый грузинский шестиклассник.

Желание стать журналистом я тогда не афишировал, потому что был убежден, что засмеют. „Во глубине кутаисских руд храните гордое терпенье“. В школе я был мышкой, в письмах к Юрию Петровичу — возвышенным фанфароном.

Он был… родным — вот это слово, мне кажется, точное.

Скольких людей он исцелил от душевного ненастья, скольким осветил тропы!

Мэтр — и какой-то полуграмотный сопляк из Кутаиси, один из миллиона, кто отнимал жемчужное время.

По мне, он был одним из самых значительных публицистов. У него было много подражателей, изображавших многозначительность при очевидной муторности.

Человек из другого измерения, с большими глазами, бестрепетный — вот для кого идиома „нравственная норма“ была не пустым звуком.

Он писал мне, что журналистика — самая вкусная, но и самая тяжеленная работа.