Я и Ты

И, может быть, не только наш. Ибо есть метакосмическое: миру как целому в его отношении к тому, что миром не является, внутренне присуща первоначальная форма двойственности, человеческим образом которой является двойственность положения, основных слов и аспектов мира; мы имеем право предвосхищать это двойное движение как метакосмическое – отдаление от изначальной основы, которое делает возможным сохранение сущего в становлении, а также обращение к изначальной основе, которое делает для всего сущего возможным освобождение в бытии. Оба эти движения судьбоносно развернуты во времени, милостиво защищены во вневременном творении, которое непостижимым образом является отпусканием и сохранением, освобождением и связыванием. Наше знание о двойственности умолкает перед парадоксальностью изначальной тайны.

Есть три сферы, в которых строится мир отношения.

Первая: жизнь с природой, когда отношение застревает на пороге языка.

Вторая: жизнь с людьми, когда отношение формируется в языке.

Третья: жизнь с духовными сущностями, когда отношение не нуждается в языке, но оно его порождает.

В каждой сфере, в каждом акте отношения, через всякое предстоящее нам становящееся, наш взгляд выхватывает границу вечного Ты, из каждого Ты воспринимаем мы его дуновение, в каждом Ты обращаемся мы к вечному Ты – в каждой сфере соответствующим ей способом. Все сферы заключены в нем, но оно – ни в одной из них.

Все сферы пронизаны лучами настоящего.

Мы, однако, можем лишить каждую сферу настоящего.

Из жизни с природой мы можем изъять «физический» мир, консистенцию; из жизни с людьми – «психический» мир, мир, подлежащий чувствам; из мира с духовными сущностями – «ноэтический» мир, мир значимости. Теперь у них отобрана прозрачность, а с нею – и смысл; оба они теперь доступны для использования, потускнели и остаются тусклыми, пусть мы и награждаем их блистательными именами, такими как космос, эрос, логос. На самом деле космос существует для человека только тогда, когда Вселенная становится ему домом со священным очагом, на котором он приносит жертвы; эрос существует для человека только тогда, когда живые существа становятся для него образами вечного, а общность с ними становится откровением; логос существует для человека только тогда, когда он обращается к тайне своими трудами и служением в духе.

Требовательное молчание образа, любовный человеческий язык, говорящая немота животной твари – все это врата, ведущие в присутствие слова.

Однако, когда должна произойти совершенная встреча, все входы соединяются в единые врата действительной жизни, и ты уже не знаешь, в какой из входов ты вошел.

Из всех трех сфер особо выделяется одна: жизнь с людьми. Здесь находит свое завершение язык, находит его в речи, точнее в последовательности речи и ответной речи. Единственно здесь оформленное в языке слово встречает свой ответ. Теперь здесь основное слово, сохраняющее свою форму, направляется вовне, отражается и возвращается, живое обращение и живой отклик находятся внутри Одного Языка, Я и Ты состоят не просто в отношении, но в отношении надежной «честности». Здесь и только здесь имеют место моменты отношения, связанные стихией языка, в которую они погружены. Здесь предстоящее расцветает в действительность Ты. Ибо только здесь, в этой сфере, мы созерцаем и созерцают нас, мы познаем и познают нас, мы любим и любят нас – все это дано нам как действительность, которую невозможно потерять.

Это главный портал, во всеобъемлющий вход которого открываются оба боковых входа.

«Когда муж душой заодно со своей женой, овевает их страстное желание с вечных холмов».

Отношение к человеку есть настоящее подобие отношения к Богу: в нем истинному обращению дается истинный ответ. Но только в ответе Бога открывается все: открывается Вселенная, и открывается она как речь.

– Но не является ли и одиночество вратами? Разве не может в тишайшем уединении порой открыться неожиданное созерцание? Разве не может общение с самим собой таинственным образом преобразиться в общение с тайной? Разве не тот достоин выйти навстречу предстоящему ему существу, кто не подчиняется больше ни одному существу? «Приди, Одинокий, к Одиноким», – взывает к своему Богу Симеон Новый Богослов.

– Существует два вида одиночества – в соответствии с тем, от чего оно отвращается. Если одиночеством назвать освобождение от приобретения опыта и использования в обхождении с вещами, то оно всегда нужно, чтобы вообще прийти к акту отношения, и не только высшего. Есть и другого рода одиночество, которое подразумевает отсутствие отношения: Бог примет того, кого покинули существа, которым он говорил истинное Ты, но не так происходит с тем, кто сам покинул их. Подвластен им только тот, кто обуян жаждой их использовать; тот же, кто живет в силе предстоящего, может быть только связан с ними. Тот, кто состоит в связи, и есть единственный, кто готов для Бога, ибо только он несет навстречу божественной действительности действительность человеческую.