Я иду тебя искать

Прозвучало слово «больница». Какая больница? У него ничего не болело. Общее истощение организма, конечно, но кто нынче весел и бодр? Прозвучало слово «психушка». Не помню точно, кто первым его произнес. Слово произносилось на разные лады, обкатывалось четырьмя ртами, проверялось на вкус и пригодность и было отвергнуто. Поместить Гришу в психушку мы не могли. Из моральных соображений. К тому же он бы там не выжил. Если бы мы поместили Гришу в психушку, это было бы то же самое, как если бы мы бросили его на произвол судьбы. Но и дома его оставлять тоже не представлялось никакой возможности. Мы не могли сидеть возле него вечно. Да и бессмысленным виделось это сидение. Ну, сидим, еще полгода просидим, а толку-то? Прозвучали слова «клиника неврозов». Все оживились, разулыбались, вздохнули с облегчением, начали обсуждать подробности. Когда отправлять, на какое время, и почем, и что из вещей брать с собой, и на сколько человек палаты. Стали вспоминать, кто из знакомых там лежал. Оказалось, примерно половина внешне вполне адекватных людей. И даже один академик, друг отца Дениса. Стало быть, не стыдно. Стало быть, реальный выход из положения. Алена отправилась в клинику обстряпывать это дело, и через день Гриша отъехал от нас на Шаболовку. Ничего экстремального в его отъезде не было. Все выглядело буднично, банально. Гриша не сопротивлялся. Безропотно натянул штаны, погрузился вместе с чемоданчиком в машину и поехал. Вроде человек отправился отдыхать. Так оно примерно и было. Официальная версия, преподнесенная знакомым и Гришиной директрисе в школе, звучала так: «Гриша переутомился. Ему срочно необходим отдых. Мы отправили его за границу на курорт. Отдых будет протекать неизвестно сколько времени до полной реабилитации объекта».

Отвезя Гришу в лечебницу, я вернулся к Алене помочь ей прибраться в квартире и тут подумал: «А что же Женя? Что же она молчала все это время? Не подавала признаков жизни? На нее не похоже». Я давно не сталкивался с Женей. Да и когда я мог с ней столкнуться? Из офиса мчался к Алене, домой попадал ночью, если вообще попадал. А по ночам Женя, слава Богу, не имела привычки толкаться с ребенком и коляской на лестничной клетке. Я давно не сталкивался с Женей, а между тем нам всем надо было срочно видеть ее. Мы ведь тоже среди наших волнений подзабыли о ней. Я не был уверен, что она всерьез воспримет известие о Гришиной болезни. Скорее всего состояние здоровья Гриши ей безразлично. Но ему-то нет. Ему-то небезразлично, знает она о том, что он в больнице, или нет.

Но сначала я решил навестить Гришу и спросить у него разрешения на свидание и разговор с Женей. Я приехал в клинику после обеда, в тихий час. Сунул нянечке десятку и протырился в палату. Палата была на четверых, но кроме Гриши здесь лежал всего один мужик, типа бессловесный псих. Увидев меня, он поднялся и с тихой улыбчивой покорностью вышел в коридор. Гриша не спал. Он сидел на кровати сгорбившись и смотрел в пол. На нем был синий байковый замшелый больничный халат с веревочкой вместо пояса и такие же синие замусоленные тапки без задников. Гриша всегда имел гадкое обыкновение мгновенно замусоливать тапки. Из-под ворота халата торчал кусок несвежей рубахи, и я с раздражением подумал, что Алена все-таки могла бы немного очеловечиться и принести ему пару чистых рубах на смену. Я сел на стул напротив Гриши и положил на кровать пакет с апельсинами и соком. Гриша не пошевелился. Он не заметил моего прихода и по-прежнему смотрел в пол. Я проследил за его взглядом и увидел две синие ноги, выглядывающие из-под халата. Они стояли на полу слегка носками внутрь, выкатив наружу обтянутые тонкой сухой кожей большие шишковатые костяшки, стояли так, словно кто-то посторонний взял их как вещь, укоренил на полу, приказал: «Стоять!» — и ушел, а они остались, лишенные собственной воли и желания двигаться. Понурые, поникшие ноги. Такие худые, такие жалкие, такие неживые, такие беспомощные, что у меня зашлось сердце. Мне захотелось укрыть их чем-нибудь теплым, укутать, согреть. Я никогда не предполагал, что у человека могут быть такие больные ноги. Ноги с выражением душевного нездоровья и неустройства. Я смотрел на них, не в силах отвести взгляда. Они притягивали меня. Высасывали из меня силы. Я будто ослабел внутри. Все вокруг стало не важным. Все, кроме этих ног.

— Прости, — сказал я. — Прости.

Мой голос сорвался. Я вскочил и быстро отошел к окну, чтобы Гриша не видел моего лица. Да он и не глядел. Когда я снова повернулся к нему, он сидел в той же позе и улыбался отрешенной блуждающей улыбкой.