Я играл в футбол с пеленок. Книга о Владимире Казаченке

Все тренеры, сменявшие друг друга в «Зените», работали с ним и боялись с ним расстаться. Тем более что спортсмены – люди суеверные. Артем Григорьевич Фальян, например, на всех выездах требовал люкс в гостинице и… чтоб номер был только 8! И у Моти он всегда жил в люксе под номером 8. Мотя звонил заранее в гостиницы, договаривался, там с люкса отдирали табличку, вешали требуемую восьмерку, потом снова меняли.

Помогал он безотказно и тем, кто давно в команде, и тем, кто вчера приехал и еще неизвестно, насколько здесь задержится. И в возрасте за семьдесят он оставался молодым по духу человеком. Мотей его переставали называть и начинали величать по батюшке, когда приходило время выдачи формы. Форму тогда выдавали раз в год, была она товаром дефицитным даже в командах высшей лиги…

И вот недели за две до дня Х футболисты начинали: «Матвей Соломонович, может, вам портфельчик поднести?» – или еще какие-то шуточки отпускать в этом духе. Дня за два до раздачи формы у Моти портилось настроение. Он понимал, что ему предстоит титанический труд. Мотя не был склонен к ведению гроссбухов, но вел, куда денешься? Почерк у него был своеобразный. В его администраторский талмуд все записывал наш оператор Женя Дубов, Мотя писанины не любил. Жене он диктовал, знал все наперечет, держал все в памяти, но мог и свериться с записями. Мотя делал пометки на настольном календаре. Я мог подделать любой каллиграфический почерк, а вот Мотины каракули – с трудом. Как-то вечером зашел я в Мотин кабинет на базе (мы с ним дружили, и ключ от кабинета он мне давал), долго изучал его обрывочные записи, почерк…

И написал на листке календаря следующим днем: «Выдать Казаку бутсы». Очень старался почерк подделать, хотелось мне друга разыграть. Утром приезжает Мотя, я захожу к нему, сижу жду. Вижу – прочитал. Задумался, перевернул несколько листков назад, размышляет. И происходит у нас такой диалог:

– Мотя, ты не собираешься исполнять обещанное?

– Да что я тебе обещал?!

– Ну как же, мы с тобой договаривались, ты обещал бутсы мне выдать, записал даже, помню, на сегодня.

– Да когда это было???

– Да вот, помнишь…

– Да с какой стати я должен выдавать тебе бутсы?!

– Ты же сам написал! Почерк твой?

– Мой…

Матвей громко кричит: «Дубов, иди сюда, неси мои талмуды!» Дубов приносит гроссбухи, изучал их Мотя часа два. Матвей уже склонялся выдать бутсы, но его пугало, что ребята увидят, что происходит, начнутся вопросы: может, всем дают… Мотя был человеком слова, завернул бутсы в какой-то пакет, принес мне: «Кому-нибудь скажешь – убью!» Я спрятал пакет в шкаф, решив вечером ему вернуть эти злосчастные бутсы. Но до вечера они у меня не долежали. Часа через два прибегает Матвей: «Я все проверил, ну не должен я тебе бутсы выдавать, все ты получил, что положено!» Пришлось покаяться и все ему вернуть.

А на ту шутку он ничуть не обиделся, хохотал долго. Сам любил кого-нибудь разыграть.

Вспоминается еще один случай – в самолете. Мотя расположился в кресле сзади меня и уснул. Стюардесса ходит все время около нас и поглядывает на него. Я говорю:

– Девушка, что вы ходите, мешаете спать? Это же Ростислав Абрамович Плятт!

Девушка на шутку с отчеством ни малейшего внимания не обратила, радостно отвечает:

– Да вот и я вижу – сам Плятт, не знаю только, что бы ему приятного сделать.

«Обучаю» девушку, зная Мотины слабости:

– Принесите ему чашечку кофе, пирожков горячих.

Через пару минут все это ставят перед проснувшимся и недоумевающим Мотей. Причем, судя по приятному запаху, это не тот кофе, что пассажирам подают. Тот доволен, но подвох чувствует и посматривает на меня.

Я ему шепотом говорю:

– Ты, главное, рот не раскрывай.

Ну, этого Мотя не мог. Понял он все быстро и принялся заигрывать со стюардессой:

– Вот, привязался к этим шалопаям-футболистам, решил с ними в Ленинград прилететь. Тем более что у меня там два творческих вечера….

Стюардесса сообразила, нам тоже принесли хорошего кофе. Хуже стало, когда пилоты попросили у народного артиста автограф. Пришлось мне подделывать, взял грех на душу. Сам «Плятт» был в шоке, когда у трапа его встречала черная «волга» – летчики вызвали для народного артиста. Отступать было некуда.

В самолетах – а летали-то мы постоянно – Мотя засыпал мгновенно. Я ему даже иногда завидовал. В начале семидесятых летали на Ан-10, а там толком и кабины-то не было, пилоты сидели практически вместе с пассажирами. Вот они вышли покурить (тогда это разрешалось), и слышу, один другому говорит: «Сегодня повезло, шума моторов не слышно. Мужик один в первых рядах храпом все заглушает». Пригляделись – Мотя! Он и стоя мог спать. А мог и не спать, если обстановка требовала. Как-то в Донецке была нелетная погода, рейс всё откладывали, он провел в аэропорту трое суток! И в итоге сумел организовать дело так, что рейс из Симферополя залетел за нами в Донецк. Я его звал в гостиницу отдохнуть, а он отвечал: «Вернемся домой – отосплюсь!»