– Поздравляю Вас с обновками, мсье, – подбодрила его Венди после того, как капитан удостоил-таки малыша Габи пренебрежительным взглядом.
– Скажи лучше, мелкие негодяи уже проснулись?
– Да, сэ’. Те члены экипажа, кто остался на судне, п’игласили ‘ебятишек вместе пе’екусить, и дети съели больше всех.
– Хорошо. Значит, подашь нам завтрак, а потом ступай к мелюзге и поройся с ними по кубрику, найди, во что их можно тепло одеть и обуть для пешей прогулки. Не хватало мне ещё тащить на себе всех пятерых потому, что снаружи снег, а они, видите ли, босые… – последнее предложение Джеймс сказал шёпотом самому себе, но Венди расслышала его и страшно умилилась, – Всё ясно?
– Так точно, сэ’!
– Можешь идти.
Как только дверь за Габи захлопнулась, капитан сбросил с себя надменный вид и лениво растянулся в кресле рядом с Венди. Он зевнул так сладко, как будто до этого сдерживался, а теперь позволил себе, наконец, выйти за рамки напускной строгости и холодности.
– Значит, жилет, да? – голубоглазо сощурился капитан на свою леди.
– Ох, Джеймс, только не говори, что я с ним слишком мила, – засмеялась Венди.
– Слишком!
– Но ты же знаешь, что у меня нет шансов!
Перьевая шляпа была шутливо нахлобучена на блестящие чёрные локоны, только что уложенные и благородно рассыпанные по мужественным плечам, и Венди, хихикая посмотрела на Джеймса так, чтобы он вспомнил, как дьявольски хорош собой.
– И я, знаешь ли, могу его понять, – весело добавила Венди, – Более того, я даже полностью разделяю его вкусы!
– Ну, всё, Венди, хватит, – улыбнулся довольный капитан, – Не зря ли, кстати, я отправил его к нашим гостям?
– О, не думаю, Габи такой культурный! Уверена, общение с ним никак им не навредит. Может, они даже тоже решат, что быть опрятным, – это достойное для мальчиков качество!
– Точно?
– Конечно точно! Тебя ведь не интересует, скажем, Тигровая Лилия? Она же девочка. Помнишь, как я заревновала тебя к ней?
– М-м-м, миледи, это был один из самых сладких моментов в моей жизни! Но, да, теперь я понял, о чём ты, дорогая! Что ж, ладно!
Тихие утренние снежинки медлительно порхали за окнами брига, напоминая хрустальных сказочных мотыльков, в каюте раздавался лёгкий треск жаровни, распространяющей приятное тепло и атмосферу домашнего уюта. Оставалась последняя шляпа, тёмно-синяя, и Венди принялась приводить её в порядок в той деликатной манере, в какой можно было бы, предположим, ухаживать за состоянием драгоценностей или реставрировать какое-нибудь редкое коллекционное полотно. Полюбовавшись с-минуту аккуратными ручками и сосредоточенными глазами, Джеймс развернул кресло Венди к себе («Ой!»), подвинул поближе, взял её ножки в шёлковых чулочках цвета шампанского, скрытых от взора под длинной юбкой, и любовно устроил их у себя на бедре. Маленькая мисс искусительница взмахнула на капитана ресницами, чуть-чуть приласкала его острым носочком и снова опустила глаза к чёрными перьям, а Джеймс продолжил смирно наслаждаться её изящным видом, только длинные пальцы в перстнях бережно поглаживали то одну хрупкую щиколотку, то другую.
– Я люблю тебя, – шепнул капитан.
– Ах, Джеймс… – перьевая шляпа была отложена в сторону, Венди протянула к капитану руки, за которые он тут же её подхватил, чтобы усадить к себе на колени, наклонилась, закрывая глаза, и поцеловала его, с упоением ощущая, как усы улыбнулись ей во взаимном нежном порыве.
Скромно постучавшему в дверь Габи было велено оставить завтрак на столе и побыстрее убраться из личных покоев Капитана Крюка: Джеймс, как обычно, предпочёл лично поухаживать за своей леди и умудрился искусно справиться со всеми действиями, не снимая её со своих колен. Венди в шутку ругала его за непристойное поведение, а он припоминал ей, как она безнаказанно расхаживала, и продолжает регулярно (но уже не так безнаказанно) расхаживать в его блузах, абсолютно под ними нагая, и девушка отвечала, что сама не приложит ума, как она столь легко наплевала на все морали и пала так низко. Тогда Джеймс угрожающе клацал на девицу зубами, сообщал, что ни в коем случае не позволит ей себя ограничивать, и Венди снова целовала его, смеялась, а потом накалывала на вилку пару запечённых бобов и отправляла ему в рот.
Удивительно, как любовь может преобразить и окрасить в самые счастливые и яркие оттенки жизнь, взглянув на которую со стороны, можно целиком покрыться мурашками от липкого холода. Для любви не существовало ежедневных смертельных угроз, она видела лишь радость каждого нового воссоединения; любовь не горевала о тех детях, кто никогда не вырастет, она ликовала от возможности уберечь хотя бы нескольких малышей; любовь не смотрела на отсутствие будущего, она дышала полной грудью и жила настоящим. Вместо ужаса при виде израненных и покалеченных тел она испытывала желание проявить заботу и множилась, росла, заполняла пространство вокруг себя, обнимала уставшие души. Вместо тревоги она дарила счастье, такое огромное и ослепительное, что можно было бы напитать им всю планету.