Я историю излагаю... Книга стихотворений

Обжили ад: котлы для отопленья,
для освещенья угли.
Присматривай теперь без утомленья,
чтоб не потухли.

Зола и шлак пошли на шлакоблоки

и выстроили дом.
Итак, дела теперь совсем не плохи,
хоть верится с трудом.

Из «А» в «Б»

До чего довели Плутарха,
как уделали Карамзина
пролетарии и пролетарки
и вся поднятая целина?

До стоического коварства,

раскрываемого нелегко,
и до малороссийского фарса,
и до песенки «Сулико».

До гиньоля, до детектива,

расцветающих столь пестро,
довели областные активы
и расширенные бюро.

Впрочем, это было и будет,

и истории нету иной.
Тот, кто это теперь забудет,
тот, наверно, давно больной.

Если брезгуете и гребуете

и чего-то другого требуете,
призадумавшись хоть на миг,
жалуйтесь! На себя самих.

«Запах лжи, почти неуследимый…»

Запах лжи, почти неуследимый,
сладкой и святой, необходимой,
может быть, спасительной, но лжи,
может быть, пользительной, но лжи,
может быть, и нужной, неизбежной,
может быть, хранящей рубежи
и способствующей росту ржи,
все едино — тошный и кромешный
запах лжи.

«Ими пренебрегали их личные кучера…»

Ими пренебрегали их личные кучера,
и неохотно брили их личные брадобреи,
и личные лакеи лениво носили ливреи.
Но это не означало, что наступила пора.

История застряла в болоте, как самосвал,

и никому неохота было ее вытаскивать,
и в зимней медвежьей спячке весь мир тогда
   пребывал,
и никому неохота было его выталкивать.

И было время лакеев и подтянуть и сменить,

и кучеров одернуть, направить их на попятный
и даже нить оборванную снова соединить.
Куда же все повернется, было еще непонятно.

Высокое чувство

Зло, что преданно так и тщательно
шло за каждым шагом добра
и фиксировало старательно
все описки его пера, —

равнодушно к своим носителям,

к честным труженикам, чья судьба,
упревая под тесным кителем,
зло носить на мозоли горба.

Их, кто мучит и убивает,

челядь верную
глупая знать
и оплачивает и забывает,
не желает при встрече признать.

У глядящих по службе в оба,

у давно уставших глядеть
назревает глухая злоба,
кулаки начинают зудеть.

Их тяжелые, словно дыни,

кулаки-пудовики
от обиды и от гордыни,
от печали и от тоски,

от высокого чувства чешутся.

Между прочим — очень давно.
И ребята угрюмо тешатся,
разбивая о стол домино.

«Которые занимал посты…»