Я историю излагаю... Книга стихотворений

Распадаются тесные связи,
упраздняются совесть и честь
и пытаются грязи в князи
и в светлейшие князи пролезть.

Это время — распада. Эпоха —

разложения. Этот век
начал плохо и кончит плохо.
Позабудет, где низ, где верх.

Тем не менее, в сутках по-прежнему

ровно двадцать четыре часа
и над старой землею по-прежнему
те же самые небеса.

И по-прежнему солнце восходит

и посеянное зерно
точно так же усердно всходит,
как всходило давным-давно.

И особенно наглые речи,

прославляющие круговерть,
резко, так же, как прежде, и резче
обрывает внезапная смерть.

Превосходно прошло проверку

все на свете: слова и дела,
и понятья низа и верха,
и понятья добра и зла.

«Не принимает автомат…»

Не принимает автомат
ни юбилейных, ни дефектных,
ни выпуклых, ни вогнутых монет.
Не принимает автомат,
не выдает своих конфеток,
своих конвертов и газет.

На то он автомат стальной,

на то он автомат железный,
и уличный, и площадной,
и справедливый, и любезный.
Его-то не уговорить
испить из нашей чаши
и нашей каши
с ним, с автоматом, — не сварить.

А нам без юбилеев как?

Нам без дефектов невозможно!
И сдержанно и осторожно
суем сомнительный медяк,
и сдержанно и осторожно
берем сомнительный медяк.
Сомнительное? Что ж? Не так,
не так сомнительное ложно.

Читатели Льва Толстого

Народ, прочитавший Льва Толстого
или хотя б посмотревший в кино,
не напоминает святого, простого
народа,
   описанного Толстым давно.

Народ изменился. Толстой в удивлении

глядит на него из того удаления,
куда его смерть давно загнала.
Здесь все иное: слова, дела.

Толстой то нахмурится, то улыбнется,

то дивно, то занятно ему.
Но он замечает, что тополь гнется
по-старому, по-прежнему.

А солнце и всходит и заходит,

покуда мы молчим и кричим.
Обдумав все это,
      Толстой находит,
что для беспокойства нет причин.

«В раннем средневековьи…»

Не будем терять отчаяния.

А. Ахматова

В раннем средневековьи
до позднего далеко.
Еще проржавеют оковы.
Их будет таскать легко.

И будет дано понять нам,

в котором веке живем:
в десятом или девятом,
восьмом или только в седьмом.

Пока же мы все забыли,

не знаем, куда забрели:
часы ни разу не били,
еще их не изобрели.

Пока доедаем консервы,

огромный античный запас,
зато железные нервы,
стальные нервы у нас.

С начала и до окончания

суровая тянется нить.
Не будем терять отчаяния,
а будем его хранить.

Века, действительно, средние,

но доля не так тяжка,
не первые, не последние,
а средние все же века.

«Это не беда…»

Это не беда.
А что беда?
Новостей не будет. Никогда.

И плохих не будет?

И плохих.
Никогда не будет. Никаких.

VI. ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

«Я был плохой приметой…»