Я историю излагаю... Книга стихотворений

Генерала легко понять,
если к Сталину он привязан, —
многим Сталину он обязан.
Потому что тюрьму и суму
выносили совсем другие.
И по Сталину ностальгия,
как погоны, к лицу ему.

Довоенный, скажем, майор

в сорок первом или покойник,
или, если выжил, полковник.
Он по лестнице славы пер.
До сих пор он по ней шагает,
в мемуарах своих излагает,
как шагает по ней до сих пор.

Но зато на своем горбу

все четыре военных года
он тащил в любую погоду
и страны и народа судьбу
с двуединым известным кличем.
А из Родины Сталина вычтя,
можно вылететь. Даже в трубу!

Кто остался тогда? Никого.

Всех начальников пересажали.
Немцы шли, давили и жали
на него, на него одного.
Он один, он один. С начала
до конца. И его осеняло
знаменем вождя самого.

Даже и в пятьдесят шестом,

даже после двадцатого съезда
он портрета не снял, и в том
ни его, ни его подъезда
обвинить не могу жильцов,
потому что в конце концов
Сталин был его честь и место.

Впереди только враг. Позади

только Сталин. Только Ставка.
До сих пор закипает в груди,
если вспомнит. И ни отставка,
ни болезни, ни старость, ни пенсия
не мешают; грозною песнею,
сорок первый, звучи, гуди.

Ни Егоров, ни Пугачевский —

впрочем, им обоим поклон, —
только он, бесстрашный и честный,
только он, только он, только он.
Для него же — свободой, благом,
славой, честью, гербом и флагом
Сталин был. Это уж как закон.

Это точно. «И правду эту, —

шепчет он, — никому не отдам».
Не желает отдать поэту.
Не желает отдать вождям.
Пламенем безмолвным пылает,
но отдать никому не желает.
И за это ему — воздам!

Слава

Художники рисуют Ленина,
как раньше рисовали Сталина,
а Сталина теперь не велено:
на Сталина все беды взвалены.

Их столько, бед, такое множество!

Такого качества, количества!
Он был не злобное ничтожество,
скорей — жестокое величество.

Холстины клетками расписаны,

и вот сажают в клетки тесные
большие ленинские лысины,
глаза раскосые и честные.

А трубки, а погоны Сталина

на бюстах, на портретах Сталина?
Все, гагаузом, в подвалы свалены,
от пола на сажень навалены.

Лежат гранитные и бронзовые,

написанные маслом, мраморные,
а рядом гипсовые, бросовые,
дешевые и не обрамленные.

Уволенная и отставленная

лежит в подвале слава Сталина.

Осень 1956

«Ни за что никого никогда не судили…»