Я историю излагаю... Книга стихотворений

Двадцать лет я жил всухомятку —
В общежитиях, и ни войне —
И привык к большому порядку.
Он понравился даже
            мне.

Я привык, что храп соседа

Надо выслушать и пережить,
Что мечту о жизни оседлой
Надо на полу жизнь отложить.

Что в бараке и что в окопе,

Несмотря на шум и на чад,
Хорошо, приятно, толково!
То, что это люди звучат.

То, что рядом едят и дышат,

Руки под головы кладут,
То, что слово твое услышат,
Руку помощи подадут.

Трудно было всем. Помогали

Все — всем. От зари до зари.
И в один котелок макали
Твердокаменные сухари.

Вместе, заодно, всем миром,

Скопом всем, колхозом всем.
Потому-то моральным жиром
Обрастать не могу совсем.

«Я был молод. Гипотезу бога…»

Я был молод. Гипотезу бога
с хода я отвергал, с порога.
Далеко глаза мои видели.
Руки-ноги были сильны.
В мировой войне, в страшной гибели
не признал я своей вины.

Значит, молодость и здоровье —

это первое и второе.

Бог — убежище потерпевших,

не способных идти напролом,
бедных, сброшенных с поля, пешек.
Я себя ощущал королем.

Как я шествовал! Как я властвовал!

Бог же в этом ничуть не участвовал.

Идеалы теряя и волосы,

изумляюсь, что до сих пор
не услышал я божьего голоса,
не рубнул меня божий топор.

Видно, власть, что вселенной правила,

исключила меня из правила.

Моральный кодекс

На равенство работать и на братство.
А за другое — ни за что не браться.
На мир трудиться и на труд,
все прочее — напрасный труд.
Но главная забота и работа
поденно и пожизненно — свобода.

Добавка

Добавить — значит ударить побитого.
Побил и добавил. Дал и поддал.
И это уже не драка и битва,
а просто бойня, резня, скандал.

Я понимал: без битья нельзя,

битым совсем другая цена.
Драка — людей возвышает она.
Такая у нее стезя.

Но не любил, когда добавляли.

Нравиться мне никак не могли,
не развлекали, не забавляли
морда в крови и рожа в пыли.

Слушая, как трещали кости,

я иногда не мог промолчать
и говорил: — Ребята, бросьте,
убьете — будете отвечать.

Если гнев от лютовал,

битый, топтаный молча вставал,
харкал или сморкался кровью
и уходил, не сказав ни слова.

Еще называлось это: «В люди

вывести!» — под всеобщий смех.
А я молил, уговаривал: — Будя!
Хватит! Он уже человек!

Покуда руки мои хватают,

покуда мысли мои витают,
пока в родимой стороне
еще прислушиваются ко мне,

я буду вмешиваться, я буду

мешать добивать, а потом добавлять,
бойцов окровавленную груду
призывами к милости забавлять.

«Я доверял, но проверял…»