Я историю излагаю... Книга стихотворений

Ни за что никого никогда не судили.
Всех судили за дело.
Например, за то, что латыш,
и за то, что не так летишь
и крыло начальство задело.

Есть иная теория, лучшая —

интегрального и тотального,
непреодолимого случая,
беспардонного и нахального.

Есть еще одна гипотеза —

злого гения Люцифера,
коммуниста, который испортился —
Карамзин-плутовата сфера.

Почему же унес я ноги,

как же ветр меня не потушил?
Я не знаю, хоть думал много.
Я решал, но еще не решил.

Разговор

— Выпускают, всех выпускают,
распускают все лагеря,
а товарища Сталина хают,
обижают его зазря.
Между тем товарищ Сталин
обручном был — не палачом,
обручном, что к бочке приставлен
и не кем-нибудь — Ильичом.
— Нет, Ильич его опасался,
перед смертью он отписал,
чтобы Сталин ушел с должности,
потому что он кнут и бич.
— Дошлый был он.
— Этой пошлости
опасался, должно быть, Ильич.

Паяц

Не боялся, а страшился
этого паяца:
никогда бы не решился
попросту бояться.

А паяц был низкорослый,

рябоватый, рыжий,
страха нашего коростой,
как броней, укрытый.

А паяц был устрашенный:

чтобы не прогнали, —
до бровей запорошенный
страхом перед нами.

Громко жил и тихо помер.

Да, в своей постели.
Я храню газетный номер
с датой той потери.

Эх, сума-тюрьма, побудка,

авоськи-котомки.
Это все, конечно, в шутку
перечтут потомки.

«Как входят в народную память?..»

Как входят в народную память?
Добром. И большим недобром.
Сияющими сапогами.
Надменных седин серебром.
Победами в длительных войнах.
Остротами вовремя, в срок,
и казнями беспокойных,
не ценящих этих острот.

Убитые прочно убиты,

забыты на все времена.
Убийцами память — забита.
Истории чаша — полна.
Студенты и доценты,
историки нашей страны,
исправить славы проценты
вы можете и должны.

Раскапывайте захоронения,

засыпанные враньем,
поступки, подвиги, мнения,
отпетые вороньем.

«Государи должны гос ударить…»

Госуда

ри должны гос ударить,государство должно есть и пить
и должно, если надо, ударить,
и должно, если надо, убить.

Понимаю, вхожу в положение,

и хотя я трижды не прав,
но как личное поражение
принимаю списки расправ.

«Списки расправ…»

Списки расправ.
Кто не прав,
тот попадает в списки расправ.
Роенный чад
и чад типографский,
аромат
царский и рабский,
колорит
белый и черный,
четкий ритм
и заключенный.
Я читал
списки расправ,
я считал,
Сколько в списке.
Это было одно из прав
у живых, у остающихся
читать списки расправ
и видеть читающих рядом, трясущихся
от ужаса, не от страха,
мятущихся
вихрей праха.

«Подумайте, что звали высшей мерой…»