Я из огненной деревни

В колодце засыпана крестьянская семья. Надпись на памятнике, уже к тому времени не очень чёткая, говорила, что в глубь эту брошены, – кто знает, или убитые предварительно для большего удобства, или, может, живьём, под страшный плач и крик – Иван Пархач, сорока восьми лет, жена его Агата, сорока семи лет, дочь Зина, восемнадцати лет, сын Михась, шестнадцати, и младшая Мария – четырнадцати… Было это 14 декабря 1942 года. Памятник поставили племянница и зять. Те, кто поселились после на этом горьком подворье, построив хату подальше от колодца.

Взволновал нас даже не так памятник, как человеческий долг поставить его тихо, осторожно, чтоб не нарушить покоя усопших.

В других местах о таком же нам говорили другие памятники и люди.

В деревне Костюковичи Мозырского района – четыре могилы-колодца, в которых похоронены жители деревни, удушенные в «газвагенах», душегубках, которые начиная с 1942 года выпускались в Берлине по заказу Гиммлера. О жутких событиях в Костюковичах нам рассказывали очень немногие уцелевшие жители этой деревни. Теперь могилы-колодцы забетонированы, в ниши вмурованы мраморные доски, на одной из них написано, что здесь лежат дети, на другой – женщины, на третьей и четвёртой – мужчины…

А обелиски в лесу, во ржи – сколько их по всей Беларуси!..

Вот на Витебщине, в Шумилинском районе – на девяти километрах мы видели их пять. Стояли они, один за другим, четыре памятника, справа и слева от просёлка, называя бывшие деревни Дражаки, Ямище, Щемиловку, Заозерье. Пятый, самый высокий обелиск, стоял на поляне среди волнующейся ржи. Надпись на нём говорила, что здесь был хутор Зуево, где в первые годы оккупации размещался Сиротинский подпольный райком партии. Первое заседание этого политического и боевого штаба партизанского движения Сиротинской зоны состоялось в 1941 году. Хутор был сожжён в 1942-м…

Обелиск стоит на краю поляны, в траве, за ним – стена ржи…

Земля Белоруссии хранит мужественную и трагическую память. Не найти на ней места, которое не ждало бы памятника: от Бреста до Орши, от древнего Полоцка до Турова – сплошь была истоптана, изранена фашистами, корчилась в муках и гремела местью. Когда видишь, как полоцкая Софийская церковь, что помнит дни Всеслава Чародея и других героев «Слова о полку Игореве», сегодня старательно реставрированная, всматривается в Курган бессмертия, насыпанный на другом берегу Двины, чувствуешь их – исторические дали родной земли.

Память народная продолжает судить и карать фашистских нелюдей-убийц. Мемориалы в Хатыни и Облинге, в Лидице и Орадуре, в Дальве и Брицаловичах, бесчисленные наши памятники – недрёмные часовые той памяти…

Хатынь и Хатыни

Старик держит мальчика как будто над всей землёй. Такое каменное и такое мягкое тело мёртвого мальчика. Глаза старика чёрной бездною свидетельствуют, что здесь произошло – в Хатыни. И спрашивают у всего мира: так что же здесь было, неужели это правда, люди, то, что с нами было, что с нами делали?

1

«И меня повели в тот хлев… Дочка, и сын, и жена уже там. И людей столько. Я говорю дочке:

– Почему вы не оделись?

– Дак сорвали с нас одёжу, – говорит дочка.

Ну, пригонят в хлев и закроют, пригонят и закроют. Столько людей нагнали, что и не продохнуть уже, руку не подымешь. Люди кричат, дети эти: известно, столько людей и страх такой. Сено там было, солома, кормили ещё, держали коров. Сверху и подожгли. Подожгли сверху, горит стреха, огонь на людей сыплется, сено, солома загорелись, задыхаются эти люди, так сжали, что дышать уже нечем. Нечем дохнуть. Я сыну говорю:

– Упирайся в стену, ногами и руками упирайся…

А тут двери раскрылись. Раскрылись, а люди не выходят. Что такое? А там – стреляют, стреляют там, говорят.

Но крик такой, что стрельбы той, что стуку того и не слыхать. Известно же, горят люди, огонь на головы, да дети – такой крик, что… Я сыну говорю:

– По головам, по головам надо!

Подсадил его. А сам по низу, между ног. А на меня убитые и завалились. Навалились на меня убитые те, и не продохнуть. Но я двигал плечами – тогда я здоровее ещё был, – стал ползти. Только до порога дополз, а стреха и обвалилась, огонь – на всех… А сын выскочил тоже, только голову ему немного осмалило, волосы обгорели. Отбежал метров пять – его и уложили. На нём люди убитые – из пулемёта всех…

– Вставай, говорю, они уехали, уехали уже!

Стал его вытаскивать, а у него и кишки уже…

Спросил ещё только, жива ли мама…

Не дай бог никому, кто на земле живёт, чтоб видели и слышали горе такое…»

Это – из рассказа Иосифа Иосифовича Каминского, жителя бывшей деревни Хатынь Логойского района Минской области.