Я из огненной деревни

Тридцать лет носила в себе эту трагедию народная память. Весной 1972 года народный резчик из Клайпеды Майорас поделился замыслом со своими коллегами, резчиками из Жемайтии и других районов Литвы. И вот летом в колхозе «Восьмое марта» был организован творческий лагерь, съехалось двадцать восемь народных резчиков – увековечить трагедию Облинги. Колхозники окрестных сёл подыскали и привезли тридцать толстых дубовых колод, а резчики превратили их в образы. Каждый брал себе задание увековечить одного человека или одну семью. Тридцать дубов-памятников встало из живой человеческой боли, из святой памяти. На склоне кургана Жвягиняй ожили и сошлись крестьяне довоенной Облинги, будто на народный праздник-гулянье, только на лицах недостаёт праздничной весёлости. Обычно расторопный балагур сват Барбшас также не веселит гостей. В трагическом удивлении приподнял он плечи и протянул руки, словно спрашивает: «Почему стало возможно такое?..»

Облинга и Дальва – два рубежа во времени, самое начало и самый конец кровавой оккупации, два рубежа, которыми отмечено осуществление фашистской политики уничтожения советских народов.

Вслед за Гитлером Геббельс цинично заявлял, что «всё это мусорище малых народностей, которое ещё существует в Европе, должно быть как можно скорее ликвидировано. Целью нашей будущей борьбы должно быть создание единой Европы»[83].

Скорбно-укоризненное выражение на лице литовской женщины, вырубленной в граните Якубонисом, Мать из Пирчуписа и белорусская Мать из Дальвы, созданный скульптором Селихановым образ крестьянина из Хатыни, дубы-скульптуры Облинги и обгоревшие дубы Тупичиц над Бобровицким озером говорят, кричат всем честным людям на земле, предупреждают, взывают к бдительности.

Археологи говорят, что наиболее давние следы первобытного человека – орудия труда и посуда. Однако памятниками общественной жизни людей являются, очевидно, печь и колодец.

И в сожжённых врагом деревнях всегда оставались, как два символа былой, кроваво растоптанной жизни, печь и криница, напоминания о хлебе и воде.

Мы у памятника жертвам фашистского зверства в деревне Брицаловичи Осиповичского района Могилёвской области. Авторы мемориала – молодые скульпторы Крохалёв, Андреев и Солятицкий.

На опушке дубравы, за которой струится живописная Свислочь, на пригорке поставлен обелиск. По обе стороны его – шесть мемориальных досок из бетона, от обелиска прямо в село ведёт выложенная камнем стежка, на ней – постамент из полевых валунов и на постаменте – мальчик-подросток.

Обелиск напоминает одну из тех кирпичных труб, что сломанными шеренгами стояли в войну на пепелищах сожжённых врагом белорусских деревень. Через открытые устья и выбитые вьюшки в чёрные жерла труб врывался ветер, играл, как на органе, нескончаемый реквием по хозяевам. И слышали этот скорбный реквием уцелевшие люди. Жутко было на душе, ночью им снились замученные родственники, знакомые, соседи, они приходили как привидения, во сне и просили по-человечески предать земле их обгоревшие кости.

Нам, собирателям этих воспоминаний, припоминается деревня Лозовая в Осиповичском районе Могилёвской области, где около совхозной фермы женщины работали на закладке сенажа. Две пожилые подруги, уцелевшие от фашистского уничтожения, – Вольга Григорьевна Гришанович и Настасья Фомовна Трепанок.

«…Придём в лес, – рассказывала Вольга, – наголосимся в лесу, снова на пепелище прибежим – приснилось нам: «Что вы нас не похоронили?..» Сколько раз прибегали. Раскопаем, раскопаем, найдём, опять эту могилку прикапываем.

…Через год один дед… Ему приснилась жена: «Почему ты меня не похоронишь? – говорит она во сне. – Я ж под печью…».

Народная мораль говорила когда-то, что не найдёт покоя на том свете душа, не оплаканная людьми. Вот и теперь, после этой насильственной гибели, старик даже во сне чувствовал потребность исполнить перед родными и близкими свой человеческий долг.

Оплакивали убитых и хоронили по старинному обычаю. Не находилось у погорельцев часто даже досок на гробы. Клали покойников в шкафы и сундуки, которые уцелели, потому что в них было обычно зарыто от врага полотно, одежда… Хоронили и без гробов, едва находили постилку или платок, чтоб прикрыть глаза и руки. Так было, о таком мы слышали в разных углах Белоруссии.

И в Хатыни, и в Брицаловичах скульпторы превратили печную трубу в обелиск, который тревожно напоминает людям об ужасах пережитого.

Обелиск – труба… Высокий, ровный, четырёхгранный столб, в середине пустой. А бока – с пробоинами, как в настоящей трубе после пожара. Только пробоины эти образуют узор – стилизованную ветвь лавра. Это вам, мученики, труженики земли-матери, от тех, кому суждено было уцелеть и продолжить жизнь родной деревни, родной земли. Через прорези-листья видать полое нутро обелиска, оно отсвечивает белизною – это необычное жерло трубы. Ночью там загорается электрический свет и лавровые листья светятся, горят на звёздном фоне ночного неба.