Я из огненной деревни

Ещё в те годы посадил Кондрат Лапец на своей усадьбе березку. Не для пользы, для красоты. И любовался деревцем человек, не подозревая, что скоро оно станет памятником на его могиле.

28 января 1943 года каратели напали на Красную Сторонку, Гандарево, Старево, Лазарев Бор и другие окрестные деревни и деревеньки. Пожгли их, молодёжь угнали в Германию, а стариков поубивали. Партизанский связной Иван Лапец, Кондратов сын, пришёл на свое пепелище, нашел мёртвого отца и, оплакав, похоронил у двора под берёзой, как издавна хоронили людей, убитых грозой. После войны Иван Кондратович построился на другой стороне улицы, а старое подворье пустует. От той отцовской берёзы рассеялись деревья-дочери. Они окружили могилу хозяина. Надмогильный камень, поставленный сыном, затерялся среди живых обелисков-берёз.

В деревне Казимировка на Мозырщине пожилая, смуглая женщина с большими, как на старинных иконах, глазами, привела нас к серому камню под яблонькой в огороде. Там могила её семьи, замученной фашистами. О трагической гибели родных и своём случайном спасении Ульяна Казак рассказывала как-то на удивление сдержанно и последовательно, хотя предупреждала нас, что находит иногда на неё затмение, забытьё. Когда мы фотографировали её здесь, около яблоньки, женщина стояла спокойно, как бы не видела нас, а потом подняла несколько яблок с муравы и подала нам – угощайтесь. Жутковато выглядело это неожиданное приглашение причаститься к усопшим. Но для нашей душевной собеседницы, крестьянки с сухощавыми, потемневшими от работы руками – всё тут было, видать, естественно. Те, что здесь лежат, сажали яблоню, о них она напоминает солнечными плодами.

В своё время довелось нам видеть на брестском Полесье обгоревшие дубы на подворьях бывшей деревни Тупичицы, на берегу Бобровицкого озера. Немного осталось этих деревьев-ветеранов: только те, что росли на отшибе от села, поодаль от пожарища, только они сохранили в толще могучих комлей, под бронёю коры, остатки жизненной силы. Им обожгло ветви, огонь выгрыз чёрные дупла в полуссохших стволах, – они зияют обугленными проёмами, поражают днём, пугают ночью. Эти обугленные ветви-руки, обгоревшие корневища-ноги и стволы-туловища придают силуэтам деревьев выражение трагической величественности…

И всё же не только в этом суть.

Тупичицкие дубы стали памятниками не потому, что они соприкасались с огнём и трагической судьбой тех хозяев, что погибли здесь. Памятниками сделало и делает эти молчаливые деревья почитание их живыми, память потомков. Люди, те, что остались, что чудом уцелели, и те, что переехали сюда из близких и далёких сёл и хозяйствуют на другом берегу озера в деревне Бобровичи, а также дети их, что родились уже в мирное время, – они почитают тупичицкие дубы, как принято чтить память своих предков. Никто не смеет подойти к дубам-ветеранам с пилой или топором.

Памятники человек создаёт для людей. А из чего они – не так существенно: из живых, зелёных деревьев или крепкого гранита, бронзы, бетона, или, может, из звучного слова или возвышенной мелодии, которые не хуже, чем гранит, могут сохранить на веки вечные память и мысль о жизни, смерти и бессмертии.

Трогают, пугают и одновременно успокаивают, возвышая душу, памятники-деревья. Нам, людям, видится в них протест земли, голос-крик матери-природы против слепой жестокости. И в этом глубинном протесте – умиротворение нашей души: природа заодно с нами, она против смерти, она – за человечность.

А рядом с памятниками-деревьями человеческие памятники-монументы, мемориальные доски, обелиски, кресты, реквиемы, элегии, эпитафии, народные предания, сказания и воспоминания – всё это за жизнь и человеческое достоинство, против смерти и унижения.

Вот на большой поляне, что зарастает сосёнником, заблестел на солнце, как белая неожиданность, величественный мемориал. Здесь была деревня Рассоха, одна из многочисленных в Белоруссии, да и тут, в Осиповичском районе Могилёвской области не единственная партизанская столица, «лесная Москва». Здесь были хаты, потом – землянки, тут было партизанское кладбище и кладбище мирных людей, убитых врагами во время блокады. Каратели разрушали и землянки, уничтожали и надмогильные знаки, наспех поставленные людьми по своим близким. Когда блокады снимались, те, кто остался в живых, возвращались в Рассоху, восстанавливали могильные холмики и насыпали новые. После войны родственники поставили некоторым из жертв фашистского нашествия бетонные или даже гранитные обелиски с портретиками на эмали. С этих самодельных, наивно-простеньких обелисков смотрят, улыбаясь, молодые парни и девчата, которым в самый раз сойтись бы в круг, разжечь костёр и запеть песню! А вокруг лес, приглушённый сосновый шум.