Я из огненной деревни

Дак голос же мы знаем свой! Я приподнялся. И ещё один мужчина поднялся. Говорит:

– Ты жив!

Я говорю:

– Жив.

– Бежать можешь?

Я говорю:

– Могу.

Ну, вот мы поднялись и побежали. Босиком. Галоши там остались. Понятно ж, они только насунуты были на ногу. И я босиком километра три по снегу пробежал. А потом уже женщины за мною бежали и мужчина. И мне женщина одна дала галоши: она была в валенках с галошами, другая – юбку, я ноги обернул, мы пошли дальше.

И там ночевали.

Нас тогда вышло из хлева девятнадцать человек.

Вопрос: – А сколько там осталось?

– Убили четыреста двадцать шесть человек. Пробовали некоторые мужчины убежать, но их – на ходу…

И они во всём этом счёте…»

Как удивился, испугался один из бывших карателей, когда его привезли в сегодняшние Копацевичи – постаревшего уже, обрюзглого, а его узнал Миколай Иванович Руденя.

– Ну что, пришла очередь? – спросил он у карателя. – Помнишь, ты толкал меня к тому немцу, что стрелял, а я тебе сказал: «Дойдёт очередь и до тебя!..»

«…По хатам разместились, у которых были малые семьи, и там они жили ночь эту, – рассказывает Миколай Руденя, – у меня в хате не были. У соседа были. У меня они поставили только коней в сарай. А со мной как раз жил брат, с семьёю жил, дак они только коней у меня поставили. Та хатка была уже на замке, а у меня было и так полно – две семьи.

Вопрос: – А о чём они вечером говорили с людьми?

– Что они там говорили – не могу я сказать, я туда не заходил. Ну, что они – они посматривали так, чтоб что-нибудь сделать… Чтоб какую девушку молодую поймать… Такие процедуры были, конечно… Делали. Насиловали…

Когда уже затопили женщины все печи готовить завтрак, они начали уже сгонять народ. Предлагали таким способом:

– Будем делать проверку паспортов.

А у нас же тогда паспорта были. Ага. Куда ж тут паспорта, когда с маленькими детьми!.. Уже тут не до паспортов, тут понятное дело.

Зашло ко мне человек шесть. Выгонять из хаты. У меня было три девочки. Одной был седьмой год, другой – третий, и месяц одной девочке было. И отец, семьдесят пять лет, был. Жинка, отец и я. Ну, погнали. Пригнали сюда вот на улицу, где памятник сейчас. У кого обдирали с ног, что хорошее, заводили в помещение и снимали сапоги.

Ну, привели уже сюда в толпу, и, значит, разрешил одному батьке полицейского – сын в полиции был – забрать своё родство из этой толпы. Ну, когда он начал отводить – каждому охота жить!.. Тут уже стреляют, бьют, плачут в этом сарае… Наотводил он полно.

А они поглядели, что много, – и обратно его в толпу…

Вопрос: – А он и соседей набрал?

– Каждый же просился. Свои люди. Думается, посчитают, что родство, може, и останутся живыми. А они обратно их вернули… Брали по четыре, по пять, по шесть… Так попадало, в общем, что семьями.

Когда уже меня взяли… Отца взяли, уже расстреляли. И когда меня в сарай вели, то один – теперь его поймали и судили – сильно стволом толкнул в плечи. И когда я сказал: «Дойдёт очередь до тебя!» – дак я тогда понял, что русский. По-нашему он мне… А так они все в немецкой форме. В черепах в этих… Ну, карательный отряд. И когда они втолкнули меня в сарай и положили, я попал как раз на отца. И клали так, чтоб голова была сверху. И вот когда они положили – начали стрелять. Мне попало двумя в голову, третья резанула так (показывает) – она и сейчас сидит во мне… Я лежал на боку, и глаз левый был у меня открытый: я следил за ними, что из этого будет. Они, когда уже всех побили, начали делать проверку. Многие вот так… Особенно пацанам попало. Плачут:

– Добей!..

Кричат, ругаются – всякое там было. В это время, когда они прошли по проходам, – крови было много, они все измазались в кровь. Один наш попробовал выскочить (показывает), вот этого Агиевича Кузьмы небож[80] – и тут же, как поднялся – так его и добили.

Ну, я лежал, меня проверили, вернулись назад, и мне сильно сюда ударил в ногу. Он начал слушать – услышал дыхание, ещё три раза выстрелил, но уже не попал в меня… Выстрелил и опять слушает… Наклонился близенько…

Потом они что-то поговорили, поднесли какую-то флягу с горючим, начали обливать этот сарай, вышли… А часовой стоял с другого конца.

А в это время Кузьма поднялся бежать. Ему хорошо, ему только в мякоть попало. И в это время я поднялся, мне бежать нельзя было.

Выскочили мы на улицу, часовой крикнул: «Стой!» – и выстрелил вверх и сам спрятался.

Ну, мы побежали в лес, я немного прошёл, повалился, потом опять встал, добрался до кустов, посидел, поел хлеба немного, потом опять поднялся, попробовал, дошёл до подоньев, где стога стояли, и там повалился на старое сено.

И когда уже вот теперешний её мужик (показывает на Ганну Грицевич) делал разведку, кто где остался, – вот он меня нашёл, партизан сделал мне перевязку, забрал в лес, в землянку.

Вопрос: – Так вы теперь напомнили? Тому, который гнал вас…

– Сказал: «Ну что, пришла очередь?» Ну, что он теперь? Глядит…»

Разлитье