Я из огненной деревни

Не дополз метров пятнадцати до этого гумна, гляжу: три немца и станковый пулемёт!.. Меня магической силой перевернуло назад к горящему сараю. И я в борозду лёг. И думаю так: «Найдут – чёрт их бери, – пусть стреляют! Сзади…» А тут тот сарай – р-р-р-р! – обвалился. Сгорел и опрокинулся, обвалился. Я ещё ближе, но так, чтоб не совсем пекло. И лежу. И тут… Такую деталь надо, видимо, рассказать? И тут – свинья! И начинает крутиться вокруг меня, може, потому, что видит: живой человек. Я думаю: «Боже ж мой, немцы ж стоят! Они примут не из-за меня, а из-за свиньи и, значит, обнаружат!..» так, лёжа, песку взял и вот так! (Показывает, как бросал.) Она и отошлась.

Стрельба к этому моменту уже утихла. Часов семь вечера. А я всё лежу. Слышу: машины загудели и ушли на Чичевичи… И тут два выстрела! Выстрелов не было давновато, а тут два выстрела. Я думаю: «Ещё кого-то нашли…»

А это, как я позже узнал, убили соседку мою, Барановскую Алену, и дочь её, четырнадцати лет, которые тоже лежали в жите. А немцы их нашли и убили.

Прошло ещё часа два после этих двух выстрелов. И тут ещё один!

Я думаю: «Неужели ещё кого-то нашли и убили?..»

Этим последним выстрелом убит был отец Ивана.

Старик, ему было шестьдесят семь лет – прятался целый день на опушке, вдвоём со взрослым племянником. Как тот ни уговаривал идти дальше в лес, дядька не мог оторваться от стрельбы и огня, где остались все, осталось всё его. Когда стрельба утихла, а потом и машины ушли из Збышина, он вышел из лесу и пошёл в деревню. И столкнулся с конными полицаями. Последними…

Тот выстрел – последний в Збышине – Иван услышал, но по кому он – узнал значительно позже…

«…В полночь я поднялся, вышел на улицу, и тут меня охватил животный страх. Винтовка стоит в трёхстах метрах отсюда, в кустах, а я боюсь идти в лес… Думаю, не пойду я в лес, а пойду на другой конец деревни, где наша хата. А по улице я тоже боюсь идти. Через забор перескочил, задами пошёл.

Иду я – и зацепился. Узнал: лежит свёкор моей сестры. Дальше – гляжу: лежит его жена. Иду в конец, где наша хата. А там один выкопал себе блиндаж. Думаю: може, кто-нибудь там спрятался…

Лежат ручники, знаете, наволочки – кругом этого блиндажа. Я понял, что тут живых людей быть не может – это уже выгребли немцы всё. Я ещё голову туда ткнул и окликнул. Слышу: пахнет пороховым газом. Значит, они бросали туда гранаты.

И тут я, значит, дальше пошёл.

А там колхозный двор был, четыре сарая. Так три сгорели, а один уцелел. А дальше, к речке, мой батька посеял просо. Я об этом знал. Вижу: лежат женщины, четыре женщины – одна за одной. По борозде лежат, убитые. Я, значит, думаю: може, там – мама… Уже темно, по одёжи я определил, что матери моей тут нема. Гляжу – и мужчина лежит убитый. Подбежал я, думаю: батька! Нет, это лежит мой дядя.

В нашем дворе всё сгорело, а осталась истопка. Там у нас бревно лежало. Я сел, посидел маленько и думаю: «Что ж мне дальше делать?» А в деревне уже ничего нема, единственный лает Антонов пёс. По голосу его узнал. Пошёл я потом к нашей Ветрянке. Речка такая у нас. Сел на берегу, ноги спустил. А потом слышу, что по речушке кто-то: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп… Переходит речку! «Ну, думаю, живой человек!..» Я через эту речку. А старуха, что шла, увидела и удирать. Я молодой, а ей годов семьдесят было – я её догнал, и она меня крестит:

– А голубок ты мой!..

– Где вы были? – спрашиваю.

– А в кустах, – говорит, – сидела. Кругом меня ходили немцы и не увидели. И я жива осталась.

Я её за руку… В тот момент, знаете, если б кот живой был – и то другое настроение, а тут – живой человек!.. Я за руку старуху, и пошли мы в лес.

Там есть так называемый Антонов ельник. И я по силуэтам вижу: люди появились. Я этой бабке сказал лечь, а сам присел и окликнул:

– Кто идёт?

Я как крикнул – все в лес! Ну, я думаю, значит, свои. Если б это полицейские, так они б затворами начали клацать. Я поднялся:

– Хлопцы, я такой-то, не утекайте!

Они остановились, встретились мы. Там был и зять этой старухи. Я говорю ему:

– Вот что, Тихон, ты бери старуху и иди в лес. А мы, хлопцы, пойдёмте в деревню. А може, где кто раненый. Да подберём, да возьмём.

Послушались они меня, как командира какого. И мы так идём, значит, по речке. Ну, речка, как правило, идет юзом. Люди удирали по речке, а она у нас такая, как говорят, петух перейдёт. И вот лежит вначале Василь Енов. Туловище на берегу, на песочке, а другая половина в речке. Мы его вытащили на берег. Идём дальше по речке – лежит Борис Стасев. И у него, значит, две булочки хлеба было: он хватанул с собой. Ну, а мы ведь целый день не ели! Ну, мы этот хлеб тут же разломали. Ну, пошли так в конец деревни. Приходим в конец, и мне показалось, что моей матери голос что-то говорит…

– Стоп, хлопцы, – говорю я.

Слышу: точно, мать моя говорит. Я их бросил и, как мальчишка, побежал туда…