Я из огненной деревни

«Тем лучше», – сказал Гитлер в июле 1941 года, впервые услышав про советских партизан; он рассчитывал, что под видом борьбы с партизанами удобно будет выполнять тот самый Генеральный план «Ост». В 1942, а тем более в 1943 и 1944 годах, когда фашисты теряли последнюю веру в победный исход войны, а в Белоруссии почти не осталось у них действующих железных дорог, – тут уже Гитлер не считал, что «тем лучше». Заранее запланированное уничтожение народов Советского Союза всё более приобретало характер мести – садистской мести женщинам, детям за то, что советские люди не пожелали покориться и в самых трагических условиях продолжали борьбу.

1255 боевых партизанских отрядов – таков был ответ белорусского народа на расчёты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что, мол, белорусы «наиболее безобидные» из всех славян и тут можно будет устроиться в полной безопасности – устроить «заповедник» для людей, для целых народов. Был ведь такой замысел – всю Белоруссию превратить во всеевропейский концлагерь, где бы прошли «особую обработку» (в газовых камерах, печах крематориев, у могильных ям) те народы Европы, которые «мешали» фашистской Германии расширяться на север, на запад, на юг, на восток…

Вот как это сформулировал ближайший подручный Гитлера «теоретик» Розенберг за два дня до нападения на Советский Союз:

«Непосредственно к этой границе (перед тем речь шла о будущей судьбе Прибалтики. – Авторы.) примыкает белорусская – как центр сосредоточения всех социально опасных элементов, который будет содержаться подобно заповеднику»[44].

Но для начала, как уже говорилось, планировали «выселить» (истребить) 75 процентов белорусов – чтобы спокойнее было работать в том «заповеднике».

И это делалось: рассказы в нашей книге – именно о деревнях, которые были убиты, о районах, выжженных вместе с людьми.

Но за судьбой этих деревень, этих людей нужно видеть и другое: сотни тысяч детей, женщин, престарелых и немощных жителей наших деревень и городов, людей которых спасала и спасла от истребления всенародная партизанская армия, уводя жителей в леса, за фронт, создавая во вражеском тылу советские районы, защищая и атакуя.

Полумиллионную свору фашистских убийц и грабителей поглотила огненная партизанская земля.

Если фашисты не сумели, не смогли, «обезлюдив» Белоруссию, создать тот громадный «заповедник»-концлагерь для народов Европы, то не потому, что они раздумали или расхотели. Поднявшись на священную борьбу, советский народ, народные мстители – партизаны, Советская армия сломали и этот гитлеровский план.

Великая гарожа

За славным житом – спокойная деревня, которая имела, имеет и должна иметь право на мирную, трудовую тишину.

Давновато дождя не было, а позавчера и вчера он расщедрился. Теперь погожее предвечерье. А в лесу, что синеется за житом и за деревней, пошли понемногу первые июньские сыроежки.

Двор, в который мы зашли, аккуратный, ровно поросший чистенькой травой. Много дров, сложенных в стожок. У крыльца бабуля чистит грибы. Сама в резиновых сапожках, ещё мокрых: только что из лесу вернулась. Тут оно и пришло, открытие ежегодной радости: после дождя – грибы. И хорошая зацепка для разговора.

Марии Змитровне Потапейке семьдесят второй год, хоть с виду столько бы не дал. Подвижная, приветливо весёлая. И возвращать её в давнее, в страшное – не хочется. Да ей и самой неохота. Вот помрачнела сразу…

«Раненько я печь топлю, блины пеку, ну, а хлопчик был у нас, сын, дак он побежал на улицу – уже играться к соседям. Уже бежал он туда, бежал – ой, что-то по улице стреляют, пули свистят!.. Ну, дак мы закричали на него:

– Вот тебе надо бежать, сиди тихонько! Там идут – може, партизаны, може, немцы, кто ж их знает!..

Ну, идут по селу, идут – немцы, видим, что немцы!.. Тут колодезь был, они поставили пулемёт – коров уже с того конца гонят, гонят, гонят.

Мой – на меня:

– Подои.

Надо б идти подоить корову, да боюсь. Он:

– А чего бояться! Иди, а то вот заберут корову. Ну, я пошла, циркаю, циркаю…

Вопрос: – Подоить напоследок?

– Ага. Дою. Стреляют. Стреляют по дворам, стреляют. К соседу вот сюда подошли уже, стреляют. Я бросила доить и иду. Только вышла, вот тут встретила – бегут! Во двор бегут, бегут немцы. И спрашивают, есть ли корова, куры есть ли, гуси, кони, овечки – всё. Ну, больше ничего у нас не было, только корова ещё была, куры ещё были… Конь был, дак мы спрятали, спрятан был.

Вопрос: – В лесу?

– Ага, в лесу. Ну, я говорю:

– Корова есть, куры есть, больше ничего.

Вернули меня, чтоб я корову выгнала. Я выгнала им корову. Тогда иду, а они бегут за мной, в хату, бегут. Ну, вбежали и нас во двор гонят, ага, к коменданту. Ну, а мы детей уже оставили, говорим:

– Детки, побудьте в хате, а мы, може, одни сходим.

Ну, мы пошли, а немцы побежали и повыгоняли детей из хаты, и они снова к нам пришли. Мы уже идём по улице, и идёт немец. Один, да два ещё… Идут, халаты в крови – и… встретили нас, спрашивают:

– Партизаны были?

Ну, мы говорим:

– Были. Что ж, были.

– Сколько?

– Четыре было подводы.

– А что брали?