Я к вам пришел!

В техникум мы с ним попали тоже не по доброй воле. В 1931 году, в порядке очередного эксперимента советской школы, было решено общеобразовательную школу ограничить семью классами. Дальше можно было идти только в техникум. Туда, окончив семь групп, мы все и пошли.

Школа для детей граждан СССР была обособленной, хотя русских школ в Харбине было много. Были гимназии, были реальное училище и коммерческое. В них учились дети русских эмигрантов. В нашей школе классная наставница сперва называлась классным руководителем, потом, с ликвидацией классов, - групповодом. Школьной формы, как таковой, у нас не было. Мальчики носили черные гимнастерки с ясными пуговицами и синие блузы. Синие блузы носили и девочки. На стенах висели плакаты типа: "Помни, четвертая четверть - ударная!", "Позор отстающим! ", "Все на субботник в последнее воскресенье месяца!" Литературу мы проходили по хрестоматии, деля героев на положительных и отрицательных.

Наша семья вернулась из Маньжурии домой в 1933 году, за два года до продажи дороги. Следовательно, Сережу Нечаева я не видел семь лет.

Он мало изменился за эти годы, если не считать худобы и серого, тюремного цвета лица, как и у всех нас.

- Нечай! Сережа! Вот это встреча! - удивился я.

- Нормальная, - сказал он, разглядывая меня. - А где нам еще встречаться!

"Повзрослел Сережа Нечай, - подумал, - обобщать научился".

- Закурить не найдется? - спросил он.

Я снял серую бязевую фуражку, из-под подкладки осторожно извлек жирный махорочный окурок, готовый рассыпаться.

- Газетки бы, - сказал я озабоченно.

- Это сейчас! - отозвался Сережа и через минуту вы нес из палаты газетный треугольничек ровно на одну "козью ножку".

- Крути! - сказал он, отдавая бумажку. - У меня одна рука.

- Как одна рука? - не понял я.

Он поднял кверху левую руку, потряс ею. Рукав халата осел, опустился, и из него выглянула розовая култышка. Я растерялся от неожиданности.

- Как так? - спросил я.

- Обыкновенно, - пояснил он. - Сунул под вагонетку. Понял, что до конца зимы не доживу.

- Давно ты здесь? - спросил я.

- Где здесь? - переспросил он. - В больнице, на Ат-Уряхе, в Союзе? В Союз приехали в тридцать пятом после продажи дороги, На Ат-Уряхе с тридцать восьмого. В больнице с марта.

Я смотрел на его култышку как завороженный. Красные тугие рубцы блестели, повязка была уже снята.

- Скоро выгонят, - сказал он со вздохом.

Уже тогда я был дохлее его, но на подобный шаг не решился бы. Я так любил свои послушные руки, и был благодарен им за смелость. Нет, не решился бы! Я отчетливо представил, что ждет Сережу.

- Тебя будут судить как саботажника, - сказал я с болью и страхом. - Саморубов теперь судят по статье пятьдесят восемь пункт четырнадцать. Как за контрреволюционный саботаж. Могут шлепнуть.

- Не шлепнут, - сказал он, глядя в сторону. Еще пусть докажут. А до червонца добавить могут...

Саморубов в лагере называли "ручками ". Многие из них отзывались на эту кличку, как на имя, на прозвище. Увечье левой руки у заключенного рассматривалось, как действие преднамеренное. Правосторонние "ручки" встречались чрезвычайно редко. Вообще, эта форма протеста была в ходу у блатных.

Существовали саморубы: они чаще встречались на лесоповале, рубили обычно четыре пальца левой руки, оставляя большой палец.

Существовали самострелы: последние возможны были там, где проводились взрывные работы - на руднике, в шахте, в забое, на шурфах. Достать детонатор у взрывников, которые, как правило, тоже принадлежали к преступному миру, не представляло сложности: можно было выменять на спирт, на чай, на табак, выиграть в карты или выкрасть, наконец. Самострелы зажимали детонатор в руке и поджигали шнур. Мастырщики мастырили себе флегмоны. На тыле кисти, на предплечье, иногда на ноге продергивали грязную нитку под кожу и обрезали концы. Так называемые, каловые флегмоны были страшными. Мастырщики нередко теряли не только руку, но и жизнь.

Сережа Нечаев был первый саморубом с пятьдесят восьмой статьей, которого я встретил на третьем году моей лагерной жизни. Вот тебе и Сережа Нечаев - маленький, кругленький, смешливый, который даже наши мальчишеские петушиные драки обходил стороной когда-то.

- Ты с какого участка? - спросил я его.

- С третьего.

- Тогда понятно, почему мы не встретились раньше.

Лагерь третьего участка был на отшибе, далеко от центральной усадьбы.

Через несколько дней, раздобыв покурить, я пошел в больницу навестить земляка.

- Его уже выгнали, - сказал гладкий санитар, грудью выжимая меня из дверей.

Как я уже говорил, с жизнью, отраженной в литературе, мы знакомились по хрестоматии, деля героев на положительных и отрицательных. Уже неплохо разбирались в "лишних людях"...

80 000 советских граждан, вернувшихся на родину после продажи КВЖД, оказались в стране - "лишними". Вот почему в местах заключения они легко находили друг друга.

ТРИ "Д"