Я к вам пришел!

Cначала это называлось ОП, что значило "Оздоровительный пункт", потом - ОПП - "Оздоровительно-профилактический пункт". К тому времени, когда мне посчастливилось туда попасть, по официальным отчетам санчасти и в несмелых мечтах на нарах в бараке , это называлось "Палатой пеллагрозников" или – ПП .

Кто такие пеллагрозники? Пеллагрозники это больные пеллагрой. А пеллагра - это авитаминоз, отсутствие никотиновой кислоты в организме. Я мог бы привести ее формулу, но не делаю это сознательно. Во-первых, чтобы не создалось впечатления, что я рисуюсь ученостью, а во вторых, чтобы не уходить от существа вопроса. Так вот, "Палата пеллагрозников" это приближенное, очень неточное название. Я против него возражаю! Каждый из нас счел бы себя оскорбленным, назови его чистым пеллагриком. Мы, по меньшей мере, были полиавитаминозниками на ярком фоне алиментарной дистрофии. Вообще-то говоря, о самой дистрофии можно рассказывать до утра. Но не будем отвлекаться! Как говорили в старом французском водевиле, вернемся к нашим овцам.

Палата пеллагрозников целиком занимала барак, не считая двух небольших кабин у входа. Налево была раздаточная. 3десь санитар Егор Алексеевич Кутейкин, бывший железнодорожник, весовщик со станции Павлово-Посад, сосредоточенно колдовал над довесками к пайкам, которые он приносил из больничной столовой. Он делал какие-то пассы над кашей и супом и, когда появлялся в палате с деревянным подносом, лицо его было непроницаемо как у Будды. В кабине направо жили медстатистик, два фельдшера и с ними Кутейкин - аристократы, белая кость.

В самой палате вдоль стен были сооружены сплошные невысокие нары.

На нарах лежали полосатые матрацы, набитые мохом. Простыней, подушек, одеял и пододеяльников не было. Кстати, белья тоже не хватало, мы лежали наполовину голыми, тесно прижавшись друг к другу. Посреди барака стояла большая печка, сделанная из железной бочки . Ее временами подтапливали. Во всяком случае в июле там не было холодно.

Простите, насчет тесноты я несколько преувеличил. Из шестидесяти человек в палате, как правило, двадцать всегда отсутствовали. Ведь мы страдали пеллагрой, а понос был душою недуга. Так что грех было бы жаловаться на тесноту.

В ту пору именно так представлял я себе рай: чисто, тепло, лежишь себе без заботы. Строгий старик Егор Кутейкин с белыми пушистыми усами подает тебе на подносе пить и есть. Кроме того дают тебе ежедневно марганцовку, соляную кислоту с пепсином, пекарские дрожжи и отвар хвои. Если попросишь вторую порцию хвои дают. Даже относят тебя как-бы к категории сознательных.

А общество! Какое общество! Яркое, многоцветное. Тут тебе русские и украинцы, белорусы и чуваши, татары и евреи, ингуши и буряты, таджики и казахи, удэге и хакасы и даже люди из маленькой Коми.

А если уж говорить о профессиях, - адвокаты, врачи, партийные и хозяйственные работники, заготовители и уполномоченные по поставкам, педагоги, военные (вплоть до атташе), труженики села и, конечно, студенты. Я не помню только рабочих. То ли потому, что в забое выдерживали дольше других, то ли потому, что находили работу по специальности .

А вот в политическом отношении общество было поразительно цельным. Каждый, например, готов был умереть за Родину и за Сталина. Но умереть бесславно никто не хотел и поэтому судоржно цеплялся за жизнь.

Все рассказанное относится к тому далекому довоенному времени, когда здоровый организм лагеря еще не был отравлен всякими там власовцами и бендеровцами, венгерскими кардиналами и латгальскими стрелками, немецкими разведчиками и отечественными провокаторами. Ну были, правда, в то время свои домашние, лагерные стукачи. Но их знали, старались обходить, а при случае стукнуть. В общем, разномыслящих в то время еще не было.

Длинные вчера после ужина и поверки превращались в праздники интересные, содержательные, многогранные. Разбирались вопросы политической экономии, обсуждались работы Пикассо и Ван Гога, клеймились позором правые и левые оппортунисты, строились гипотезы о тунгусском метеорите и до последнего грамма подсчитывалась калорийность суточного рациона ПП.

В перерывах происходили обмены мнениями, кашей и самокрутками.

Тощая мокрая цигарка переходила по кругу из рук в руки, из уст в уста, как молва, как трубка мира. Так безмятежно и счастливо текли дни и ночи и лишь изредка омрачались мыслью о непрочности всего земного, о скорой встрече на узких дощатых трапах с тачкой, кайлом и лопатой, с плюхой десятника, окриком бригадира, прикладом конвоя. А перезимовавшие первую зиму, с застывшими круглыми глазами вспоминали безмолвныеледяные туманы, тихий зловещий шелест дыхания, обмороженные руки и ноги, и забитый, как дровами сарай, морг.

Но все в мире преходяще! Тяжелые унылые мысли быстро сменялись бодрыми и жизнерадостными. Каждый говорил себе: "Рви цветы, пока цветут," и наслаждался покоем, теплом и пищей физической и духовной, короче - жизнью.