Я к вам пришел!

 За весь свой восьмилетний срок я не получил ни одной посылки, ни одного сухаря, ни одной пачки махорки. Посылать было некому.

 Я рассказал о сахарном рецепте Шакиру Галимовичу Сабдюшеву, учителю по профессии и моему соседу по нарам.

 - Слушай! - толкнул меня в бок Сабдюшев. - Сменяй на сахар свою подушку.

 - Кому? - сказал я, не считая это реальным. - На что она похожа!.. Ты погляди ...

 - Она пуховая. Кому нужна, наволочку сменит. Да хоть экскаваторщикам своим предложи. Бытовики, механизаторы - люди благополучные, сытые.

 На следующий день предложил подушку Сереге, помощнику машиниста.

Столковались на семьсот граммов. Я отдал подушку. И сразу охватило меня безысходное тоскливое чувство, чувство безвозвратной утраты. Не было ошущения такого, когда объявляли мне приговор. Очень похожее, близкое было, - когда первый раз в жизни удалили мне зуб. Это случилось в лагере в 1938 году. Чувство такое: свершилось непоправимое - я потерял, утратил часть своего тела. Я воспринял это, как фатальное начало разрушения и потерь. Но то было чувство физической утраты, а это - духовной. Порвалась последняя нить, соединявшая меня с родным очагом.

 В торбе у меня хранилась половина рукава от нижней рубахи. Я мастерил мешочек, чтобы переложить туда сахар. Я заканчивал шить, когда пришел Сабдюшев.

 - Ну вот! - сказал он. - Начинай лечиться. - Угощайся, - сказал я великодушно, протягивая ему кусок сахара. - Твоя идея! Сладкоежка с детства, я тоже взял кусок сахара, предвкушая блаженство, и откусил от него. Странно! То, что я взял в рот, сахаром не было, сладости не имело. Обман! Подвох! Горькая обида обволокла меня, даже дышать стало трудно.

 - Ты чего? - спросил тревожно Сабдюшев. Очевидно, вся гамма чувств отразилась на моем лице.

 - Что он мне дал?! Это не сахар! - выдохнул я разом.

 - Зачем не сахар? Сахар! - сказал Шакир, перекатывая кусочек от одной щеки к другой.

Я взял новый кусок, расколол его пополам, половину отдал Шакиру, вторую положил себе в рот. Сладости не было.

- Не сахар! – выкрикнул я.

- Сахар, сахар! - закивал Сабдюшев. - Ты, Боря, вкус потерял. Так бывает. Теряют голос, слух, нюх, даже зрение. Но это пройдет! - заторопился меня ободрить.

 Я стал успокаиваться. Но было чертовски обидно, досадно не почувствовать сладости. Я пошарил в изголовье, нащупал и достал обрывок железной проволоки, спрятанный про запас, обернул ею кусочек сахара и сунул в печку на тлеющие угли. По бараку пополз волнующий нелагерный запах жженого сахара. Так я начал лечиться.

 Пережженый ли сахар, перемена ли морального климата из бригады нас перевели в мехобслугу с бесконвойным хождением, работа без погонял. Какая-то малость в виде "приварка" перепадала время от времени от машинистов. Я окреп, оживился. Вскоре меня перевели бойлеристом маленького парового котла. Его паром "бурили" горизонтальные бурки в мощных слоях торфов. Называлось такое бурение - поинтным. Летом, когда потушили котлы, поставили меня мотористом лебедки, потом сделали слесарем по монтажу и ремонту. В бригаде механизаторов Михаила Харьковского я был на хорошем счету. Я почувствовал себя защищенным. У меня появилась нужная приисковая специальность, даже несколько. Теперь я надеялся, что буду жить. В забой, на общие больше я не вернулся. Мне и сейчас хочется верить, что повороту в моей судьбе я обязан думочке, которая была хранителем беспокойной моей головы со дня моего рождения, и еще - талисманом, данным мне матерью в нелегкий путь.

ЗВЕЗДОЧЕТЫ

Новый, шестой, отдаленный участок Верхнего Ат-Уряха потребовал срочного строительства лагеря с возможным приближением к месту работы. Лагерь строили, на зиму глядя, из сырой лиственницы. Внутри бараков из неошкуренного лиственничного тонкомера возводились сплошные трехъярусные нары вдоль стен. Расстояние между ярусами было столь малым, что не позволяло даже сидеть. Нары эти больше были похожи на стеллажи, чем на нары, но стеллажи с шириной полок равной человеческому росту. Как в щели, забирались туда заключенные, вперед головой, и выбирались, соответственно, вперед ногами, так как развернуться на нарах возможности не было.

 Огромный барак отапливался двумя железными печками, сделанными из бочек из-под солярки. Воздух в бараках не прогревался и на нарах всегда было холодно. Зимой стены изнутри были покрыты толстым слоем инея.

Шла первая военная зима. На лагере это сразу сказалось: снабжение сократилось предельно. Питание стало еще более скудным. Обеспечение одеждой и обувью почти прекратилось. Не было валенок. На лагерных промкомбинатах и "инвалидках" плели из веревок лапти. Бурки из старых, сактированных телогреек на шинном ходу стали предметом роскоши. Пытались тесать из лиственницы деревянные башмаки.

 План золотодобычи резко возрос, а режим в лагерях резко ужесточился. Голодные истощенные люди умирали от общего переохлаждения организма, так называемой, гипогликемической комы. Умирали от дистрофии, авитаминозов, пневмоний, дизентерии.