Я хочу стать Вампиром…

Неделя пролетела незаметно. Дневная жизнь Берлина радовала полным безразличием окружающих к новому ассистенту модели, а ночная — изобилием любителей крека. Но вскоре настало время или возвращаться, или продолжить путешествие по южной Германии.

— Вперед, на поиски овец! — Эфрат была в отличном настроении. Она лежала на диване, закинув ноги на спинку.

— Моя очередь, — вздохнул стоявший у окна Рахмиэль, — «что»?

— Мы едем к нашим овцеводам, деятелям и покровителям искусства, то есть, к твоим новым лучшим друзьям. Шири забыла свой клатч у меня дома. Забыла или оставила специально — не так важно, важно вернуть собственность владельцу. И, возможно, отжать у нее пару овец.

— Я не могу больше удивляться…

— Ну, они мягкие и смешные. — Эфрат блаженно потянулась и посмотрела на него.

— Понятно. — Он принял это сообщение, как и любое другое за прошедшую бурную неделю, с безразличным спокойствием. — Мы поедем или полетим?

— Поедем, конечно. Что может быть романтичнее путешествия по железной дороге?

— Комфортабельный и быстрый перелет?

— Ты ж мой бездушный подросток… когда мне было столько, сколько тебе сейчас… кстати, а сколько тебе? — ехидничала Эфрат.

— Девятнадцать. Все еще.

— Каково это, знать, что перед тобой кто-то, кому вот уже много лет столько же, сколько и тебе?

— Честно говоря, мне безразлично, сколько тебе лет. Было, есть или будет.

— Ты потрясающе беспринципен.

— Как и все в этой комнате.

— Неправда, ты все еще жив и этот факт полностью опровергает твое утверждение.

— Ага, чудом.

— Кстати, очень хотелось бы знать, каким именно. — Эфрат посмотрела на него в ожидании ответа.

— Если честно, — Рахмиэль взглянул ей в глаза, и на секунду его коснулся какой-то странный холод, — я понятия не имею.

— Я тебе верю, — сказала она после некоторого размышления, — и я даже не знаю, какое из моих предположений нравится мне меньше.

— Поделишься? — он подошел к дивану, чтобы сесть рядом. Эфрат подвинулась, уступая ему место, и положила голову к нему на колени.

— Ну, вариантов всего два, либо переживших встречу со мной куда больше, в чем я сомневаюсь, потому что кислота и речные воды не щадят никого. И второй, над которым я все еще думаю.

— И что думаешь? — Рахмиэль гладил ее золотые волосы, рассыпавшиеся по его коленям.

— Я не уверена, что знаю ответ.

— А такое может быть?

— Я прямо слышу это: «Ты же старше самого Берлина, как ты можешь не знать»!

— Я не это хотел сказать, — он усмехнулся, — просто ты практически существуешь между двумя мирами, и в моем представлении ты знаешь все.

— Если бы так было, я была бы богом, — ответила она задумчиво.

— А ты хотела бы?

— Что, стать богом?

— Да.

— Если боги тоже носят Prada, то я готова рассмотреть этот вариант, — рассмеялась Эфрат. — А если серьезно, то я уверена, это довольно скучное занятие. Рядом с людьми я ощущаю какое-то движение, когда я остаюсь наедине с собой, нет ни времени, ни звуков, ничего, — она взяла его за руку и прижала запястье к своим губам, — ни этого. К тому же, для бога я характером не вышла.

— Не согласен. Ты напоминаешь одно из тех древних божеств, о которых сегодня не принято говорить. Я не удивился бы, если бы однажды выяснилось, что вы родственники, — Рахмиэль медленно гладил ее лицо, любуясь тонкими чертами.

— Когда-то эти божества не были «вне закона». И я тоже, — она лежала с закрытыми глазами и наслаждалась движением тепла по коже.

— Что произошло? — спросил он, ожидая снова увидеть ее улыбку или услышать еще одну легенду, но ни того, ни другого не последовало.

Какое-то время Эфрат молчала, но потом начала говорить.

— Возможно, людям надоело умирать. Потому что мы проливали кровь, реки крови, если честно. Все ради того, чтобы наши боги становились сильнее. А еще, потому что нам это нравилось. Нам всегда нравилось то, что нравится нашим богам, такова природа любого настоящего культа: мы превращаемся в часть той силы, которую черпаем и впускаем в мир, где живем. Кто-то говорил, что это правильно и так и нужно делать, а кто-то утверждал, что это варварство, но мы не слышали ни тех, ни других. Мы были слишком высоко и далеко от земли, чтобы сохранить способность разделять ее сиюминутные страдания. Как и все, кому довелось управлять чем-то большим, чем они сами, мы понимали принципы меньшего зла, помнили истинное значение слова «жертва», а вот люди… люди были уверены, что мы ни что иное, как опьяненные властью и горячей кровью убийцы, — она усмехнулась. — Надо понимать, последние тысячи лет человеческой истории отмечены особенным гуманизмом и небывалым эволюционным прогрессом. Я прямо вижу как цветет жизнь.

— А тогда? Тогда жизнь цвела?