Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук

Наталья вернулась на кухню. Она выдвинула верхний ящик комода «со всякой мелочевкой». Она достала веревку. Впервые за долгое время, за месяцы беспросветной тьмы внутри, она искренне обрадовалась! Веревка была куда толще, чем она запомнила! Эта веревка точно «даже слона выдержит»!

Наталья поспешила в комнату. Скинула с себя кофту. Сложила веревку втрое (на всякий случай). Подставила стул от кухонного комплекта. Скрутила узел. Ее движения были легкими и быстрыми. Ее глаза горели от предвкушения довольными, радостными огоньками.

Она повесилась.

Стул грохнулся на ламинат. Дешевый, звонкий ламинат «под паркет». Крючок и правда выдержал. Веревка выдержала. Стул отлично сработал. Наталья, предусмотрительно сохранявшая диету не обделалась. То есть, все, в целом, так, как она и хотела.

Наталья слегка покачивалась под люстрой. Она была похожа на продолжение стеклянной чаши светильника. Если включить свет — он будет идти от самой ее макушки.

Дверь зеркального шкафа-купе приоткрылась. Осторожно, по очереди, вышли двое.

⁃ Тише, — остановил напарник.

⁃ Для чего мне быть тише, брат? — второй был спокоен и сдержан.

⁃ Вдруг жива ещё, — первый волновался, словно делал это впервые.

⁃ Брат, — второй положил первому руку на плечо, — она ушла.

⁃ Ну, хорошо, — выдохнул первый, — одной личиной меньше.

⁃ Ты прав, брат! — улыбнулся второй, — прав! Она ушла к Творцу!

Они повернулись друг к другу и стали лицом к лицу, находясь в каких-то двадцати сантиметрах. Руки их лежали на плечах друг друга. Они помолчали. Их глаза закрыты.

«Наши глаза видят, как личина идёт к Творцу. Наши руки проводили ее. Наши ноги были рядом с ней указывая Путь. Будет благословенная ее дорога. Не возвращайся. Не возвращайся. Не возвращайся.»

Они договорили. Их лица светились от улыбок. Они были счастливы.

Первый, проходя мимо Натальи, ткнул ее указательным пальцем в ногу. «Пяун» сказал первый.

41

Наталья совершила то, что планировала давно. В этом нет ничего удивительного или грустного, как я считаю. Это был ее выбор и ее желание. Человек, как я люблю повторять, устроен именно так, а не иначе. Ему свойственна грусть. Ему (то есть, человеку), свойственно то, что Фройд довольно поэтично обозначил как столкновение собственных внутренних желаний и внешних норм. Человеку свойственна такая дихотомия. Я даже не стану говорить, что смерть Натальи должна хоть сколько нибудь огорчить меня или вас.

Она повесилась. Только так можно обозначить конец ее пути в моей истории. Можно только добавить, что, после ее акта неповиновения природе, ее тело было зарыто в землю. Земля была щедро сдобрена слезами и соплями тех, кто взялся ее провожать. Там были соседи, друзья и родственники — все те, кто ни разу не звонил и не навещал Наталью. Эти люди, словно стояли за углом ее многоэтажки в нетерпении смерти, которая даст им, наконец, возможность выйти и поприветствовать женщину. Точнее, «проводить в последний путь». Иными словами, пообщаться, наконец, с Натальей.

Гости этого события стали разными добрыми словами вспоминать ее характер, манеры и добропорядочность. Один дальний родственник, покрытый шрамами от угревой сыпи, стал говорить о том, как он однажды застукал ее пятилетнюю за раскуриванием сигареты. Как он стал ругать ее, а она опустила глаза и просила прощения. Очевидно, что с тех пор они не виделись.

Много еще было сказано того, что живую Наталью как минимум смутило бы. И никак не могли гости разойтись, переворачивая воспоминания о женщине туда-сюда. Но, нам с вами, придётся оставить Наталью в земле и больше не возвращаться к ней. Именно так, мне кажется, нужно поступать с покойниками.

42

Семён Николаевич Михайлов сидел в кабинете. Он закрылся изнутри и пытался понять, что натворил. Подчиненные его не решались стучать в кабинет. Люди они были не слишком умные или понятливые, но смекалистые до разговоров с начальством. А Семен Николаевич с сегодняшнего дня стал для них начальством.

Поменялось все и ничего одновременно. Он сидел за столом Булатова, который, по распоряжению начальства еще более значимого, вычистили от всяких личных упоминаний на рассвете. Кабинет был наполнен мебелью, но не имел ничего личного. Все, что хоть как-то могло отражать Булатова или связано было с ним — убрано.

Семен смотрел на стол. Большой Т-образный письменный стол руководителя из дуба. Такой стол стоит больше, чем вся мебель в квартире Семена. Стол чем-то напоминал мебель Сталина или какого-нибудь другого властного и важного человека. За таким столом впору распоряжаться чём-то существенным, влиять на мироустройство. Несложно было вообразить, как кто-то (скорее всего, усатый) говорил по дисковому пластиковому телефону в полголоса. Этот кто-то негромко сообщал о своих идеях и объявлял очередное собрание, назначая его на полдень.