Я. Книга-месть

пробовать новое, не бросая старое.

Ну прям как Пугачева, иронизирую я.

Хуже, серьезно отвечает он. Говорит, что «ФЗ» опустошила его, что «больше никогда», что

приручать кого-то – предприятие слишком хлопотное для ума и для сердца, что он слишком

переживает из-за тех, кто не добился успеха.

Кто-то же должен сеять разумное и доброе, пусть не вечное. Я, знаете, паре по фамилии

Агурбаш эту миссию не доверил бы.

Он написал, а Расторгуев спел песню «Просто люди» про моих, твоих, наших, даже

медведевских папу с мамой; «Ребята с нашего двора» – про охламонов, которые снятся мне

через ночь; «Самоволочка» – епитимья впереди, пока мороженое и стайка хохотушек; гимн

«Москве» – «что же ты сделала со мною?!», из мальчика под твоим покровом я вымахал в мужа, и, чтобы ни трындели, пахнешь ты, как зазноба, как в фильме с ранним Михалковым, поющим в

метро. Он написал про студенток, не тех, что… а тех, что краснеют от поцелуя. Про сердечное

ведомство ледащих и кряжистых пацанов, от имени которых, мысли которых, робкие и не очень, вещают члены семьи – Шаганов и Андреев, призванные даже про ералаш в голове написать

улыбчиво, с проглоченной слезой. Он написал про незнакомых людей как про знакомых, и они

стали нам родными. Он славит тихих людей, не ведающих воя, прося оконного «За Родину!»; затюканного службиста, способного, оказывается, спеть Дусе серенаду, про Кольку в

замасленной фуфайке, про листопад, про безмерную вину после дурацкой ссоры («Сяду на

последний я автобус, и к тебе приеду, и скажу: как скучаю, твой не слыша голос, как я нашей

дружбой дорожу»). Про усталость после марафонского марш-броска, мозг не работает, целуй

меня, целуй, и целует Маня Андрюху, а Лола Кирилла Андреева, а Расторгуев спасен любовью

Наташи и песнями ИМ, и девчонки фабричные пишут любовные sms-ки, и Дайнеко грезит о

принце, и «в нашем городе Новый год, и я снова живу».

Игорь, спасибо!

И, Иванушки!

Улыбаюсь.

Лучусь.

Группа, с помощью Матвиенко переплавившая пубертатные эмоции в арт-продукт.

Наутро после демонстрации «Туч» ИМ сказал мне по телефону: «Все, они влюбили в себя

страну». Это к вопросу о просчитанности успеха. Ее, просчитанности, не было. Потому что

реплику ИМ говорил потерянным голосом.

Вначале наполеоновских планов не было. Вначале было понятное каждому нищему желание

барахольно-желудочного улучшения жизни.

Мои суждения и оценки, посвященные «Иванушкам», далеки от беспристрастности и, вне

всяких сомнений, благодушны.

С Григорьевым-Аполлоновым я пил до опузырения (сейчас так, чуть-чуть), с Игорьком

Сориным научился курить сигары. С ними обоими я стоял у ночного сочинского моря в

божественном восторге и тоске, среди немолчного шума и пылающей звездной бездны, и

болтали о славе, девчонках, не зная еще, какие сюрпризы нам приготовила сучковатая и

великодушная судьба.

Славные ублюдки

Любуясь собой перманентным образом, я иногда даю отдохнуть своему нарциссизму, и вот

теперь, в первый день МОЕГО месяца, я с утра перебираю архив, и за одним походом объясню, откуда взялся очаровавший всех очерк «Славные ублюдки».

Природа всех разговоров о будущности нашей Великой, но и Смешной Страны включает в себя

слова «инновации», «нанотехнологии», прочую хуйню, но я не слышу или слышу редко слово

ЛЮДИ.

Фото: Руслан Рощупкин

Разговор об «Иванушках» невозможен без разговора о Сорине.

Я о нем уже столько всего сказал!

Пока же вот вам фото, где они вместе, на «Акулах пера». Вместе. Вместе с нами…

Я поспорил с кем-то, что возьму трех людей из моего окружения, никогда не унывающих, четко

знающих, куда плыть, хотя вру, ведающих, что такое сомнение и значение выражения

«повесить нос на квинту»: успешные только такими могут быть. Многосложными. Как я.

Все трое узнали, всяк на свой манер, тщету стремленья к славе, все трое, все на свой манер, счастливы и одиноки, и я доподлинно знаю, что они, как и я, не боятся сложностей и тех из вас, кто особенно туп.

Можно влюбить в себя Вселенную, можно объявить ей священную войну. Первое, между нами, много сложнее. Фронда удобна: ты вроде и Шон Пенн, костерящий Голливуд, а свою двадцатку

за роль облизываешь, повизгивая, со всех сторон.

Не то – любить Вселенную, дружить с ней: трудностей, возникающих при установлении таких

сусальных отношений, не может представить и самое гибкое воображение.

Буду презирать себя за этот штамп всю оставшуюся жизнь, но куда ж без него: любовь и

дружба – это работа. Надо фаршировать окружающее пространство сантиментами, колючее

оно какое-то.

Для вас нисколько не будет ново, что я паренек решительный и недолго думаю, прежде чем

подвергнуть остракизму людей злых, кичащихся буржуазным прищуром, но не чутких, по-интуристски бодрых пустомелей, способных только на картинные сетования на всеобщий

распад.

Я приятельствую, товариществую, тем более дружу с такими людьми, которых отличает

невероятная влюбленность в жизнь.

Со славными ублюдками, не приемлющими формальности в контактах с себе подобными.

С изящными людьми, собственноручно строящими свою жизнь, разбитую по кадрам, где в

одном – слезы, в другом – взгляд в прекрасное далеко, в третьем – страстный поцелуй.