Я красавчик. И это бесспорно

Она стоит рядом — бледная. Глаза изменчиво сверкают — то ли зелёные, то ли голубые — самые лучшие глаза на свете. Моя девочка. Моя справедливая чистая душа. И я неимоверно горжусь ею. И за то, что она не ударила и не плюнула в Лану — тоже.

=42. Надя

Сенины руки у меня на плечах — надёжные и родные. Он словно даёт мне опору, и я с благодарностью принимаю его поддержку. Я сейчас нуждаюсь в его объятиях.

Я успокаиваюсь, если можно так сказать. Моё возмущение и негодование никуда не делись, но порыв, кипение уходят. Мне больше не хочется надеть этому непонятному существу что-нибудь на голову. Хочется сделать ей больно. Но, наверное, она не умеет чувствовать боль — слишком деревянная или ненормальная.

Сеня усаживает меня на другой стул, поближе к ним.

— Зачем тебе всё это, Лана? — спрашивает он. Лана дёргается, морщится, запястьями трёт виски. Она бледная, ей, наверное, плохо, но к ней нет жалости, обычной, человеческой, которую можно испытывать даже к запутавшимся людям.

— Я вначале няньку наняла — старушку. Она за мальчиком смотрела. У меня… должно было выгореть одно дело. Я не думала, как будет дальше. С пацаном возни много — документы оформлять, объяснять. Канитель вся эта. А потом всё полетело вверх тормашками. И тогда я вспомнила о тебе, Сеня. Подумала, что могу выпутаться. Сняла квартиру напротив. Следила. Не думай, что я совсем безмозглая. Я точно знала, когда ты приходишь, уходишь, что делаешь. Отслеживать тебя было просто. И, наверное, во много раз дешевле, чем нанимать таких, как этот.

Она небрежно кивает в сторону детектива.

— Тот же человек, что приглядывал за твоей квартирой, рассказал, что меня пасут. Правда, я не думала, что это такой умный. Думала, меня другие выследили. Поэтому я залегла на время. Выждала, пока ты вернёшься из-за границы. Приглядывала за твоей новой любовницей. Видела, как они с твоей мамочкой ворковали. М-да.

Мне нужны были деньги. Ты мог мне их дать. На худой конец, ты мог жениться. Я бы сменила фамилию, и тогда бы исчезла. Хотела за границу уехать. Скрыться.

— Что ты натворила, Лана? — у Сени лицо суровое, брови сведены почти в одну ломаную линию. Я бы притронулась. Разгладила складочку на переносице, но приходится сидеть тихо, чтобы не нарушить этот поток грязного откровения.

Лана плечами пожимает, улыбается горько.

— Скажем так: попыталась откусить кусок, который мне не по зубам оказался.

— Опять твои дурацкие интриги?

Она смотрит на Сеню насмешливо, губы у неё в улыбке расползаются.

— Это ты у нас правильный. Из грязи да в князи. Думаешь, что спрятал прошлое, а оно бежит за тобой, за пятки кусает. И у каждого, у каждого есть подобный скелет в шкафу. Я та, что умею их извлекать на свет божий. И за это многие готовы заплатить, лишь бы грешки наружу не вылезли.

От этого разговора у меня разболелась голова. Я бы не хотела знать её тайны. Видимо, то же самое решает сделать и Сеня. Они переглядываются с детективом, словно решая, как быть дальше.

Детектив кивает на дверь, и мы выходим. Он запирает комнату на ключ. На крыльце — жадно закуривает и с облегчением выдыхает дым.

— Что будем делать? — задаёт вопрос Сеня.

— Зависит от того, что вам нужно. Если только ребёнок, посоветовал бы тянуть её в полицию, писать объяснения, давать показания. Весь её рассказ несложно проверить. Я знаю деревню и кладбище, где похоронены её сестра и мать. Есть свидетели, которые подтвердят, что Белла Бориславец родила мальчика, за которым потом ухаживала мать. Мальчика отдавали тётке — Светлане Волковой. Свидетели тоже имеются. Так что остались лишь штрихи. А всё остальное… я бы сказал, не наше дело. Куда она впуталась и чем это ей грозит. Я думаю, она кого-то шантажировала и попала в передрягу.

Она не только от нас пряталась, судя по всему. К тому же, у неё есть подельник — кто-то толковый, кто помогал ей следить и, вероятно, шантажировать. По факту, нам нечего ей предъявить. Полиция её не ищет, а это значит, что кто бы за ней ни гонялся, он делает это сам, без привлечения силовых структур.

Он снова курит, пускает носом дым, смотрит в небо, где солнце собирается на покой — почти вечер. Скоро стемнеет, а поэтому нужно действовать быстро.

— Надя, я вызову такси. Езжай домой. И, пожалуйста, дверь никому не открывай. Дальше… мы сами, ладно? Там Муся голодная, наверное.

Сеня не хочет меня обидеть, но я и сама понимаю, что буду только мешать.

— Хорошо, — соглашаюсь, — я буду ждать тебя.

Невыносимо тихо в квартире, когда Сени нет рядом. Муся накормлена, ужин приготовлен, а я торчу у окна. Жду. И в этой невероятной тишине телефон звонит слишком громко.

— Привет, Надь, — Ветров не тот, кого бы я хотела сейчас услышать. Но, поколебавшись, я всё же ответила ему. — Не хочется, чтобы ты зло на меня держала. Хочу хотя бы голос твой слышать иногда. Ты позволишь?

Я молчу. Как бы нечего сказать. И в эти мгновения у меня нет ни обиды, ни злости — ничего. И я не знаю, зачем он звонит — просто так или с какой-то тайной целью.

— Не молчи, Надь, — просит он. И я вдруг понимаю: ему одиноко и неуютно. Я так хочу думать. Так мне кажется.