Я — легенда

Испуганно бормоча что-то невнятное, он побежал в спальню. Руки принялись копаться в ящике комода.

Невилл распрямился, с трудом удерживая равновесие. В обеих руках он держал пистолеты. Но может быть, они все-таки хотят взять его в плен? Можно ли руководствоваться лишь тем, что его не окликнули, не приказали выйти? Огонь в доме не горит – возможно, они думают, что его здесь больше нет.

Он стоял, дрожа, в своей темной спальне, не зная, как поступить. Из его горла вырывались испуганные стоны. Почему он не убрался отсюда! Почему он не послушался ее и остался? Идиот!

Когда передняя дверь подалась под ударами нападающих, онемевшая рука Невилла выронила один из пистолетов. Тяжелые сапоги протопали в гостиную, и Роберт Невилл метнулся в дальний угол, сжимая напряженными, обескровленными пальцами последний пистолет.

«Они не убьют меня просто так, я не сдамся без боя!»

Наткнувшись на верстак, он вздрогнул. И замер, натянутый, как струна. В передней кто-то произнес непонятную фразу, потом лучи фонариков осветили коридор. Невилл затаил дыхание. Ему почудилось, что комната закружилась вокруг него. Вот и конец. Это было единственное, что он смог подумать. Вот и конец.

Тяжелые сапоги прогрохотали по коридору. Пальцы Невилла еще сильнее стиснули пистолет, глаза с первобытным ужасом уставились на дверь.

Вошли двое.

Белые лучи заплясали по стенам, ударили ему в лицо. Вошедшие резко попятились.

– У него пистолет! – вскрикнул один из них и выстрелил.

Невилл услышал, как пуля вошла в стену над головой. И пистолет запрыгал в его руке, изрыгая пламя, пуская ему в лицо огненных зайчиков. Он не целился – просто нажимал и нажимал на курок, как робот. Один из нападающих завопил от боли.

Тут Невилл ощутил, что его словно ударили в грудь тяжелой дубиной. Шатаясь как пьяный, он попятился, тело обожгла сильная боль. Выстрелив еще раз, он неуклюже упал на колени. Пистолет выскользнул из руки.

– Ты в него попал! – услышал он чей-то крик, падая лицом вниз. Попытался потянуться за пистолетом, но черный сапог наступил ему на пальцы, ломая суставы. Невилл, задохнувшись стоном, подтянул руку к себе и уставился на пол остекленевшими от боли глазами.

Грубые руки подхватили его под мышки, подняли. Он пытался догадаться, когда именно его встряхнут в последний раз.

«Вирджи, – думал он, – Вирджи, я иду к тебе».

Боль в его груди была словно струя расплавленного свинца, тяжелая, льющаяся откуда-то с большой высоты. Он одновременно чувствовал и слышал, как носки его башмаков скребут по полу, – и ждал смерти.

«Я хочу умереть у себя дома», – подумал он. Из последних сил пытался сопротивляться, но его не отпускали. Когда его волокли через переднюю, горячая боль впилась в его грудь острыми, как зубья пилы, когтями.

– Нет! – стонал он. – Нет!

Тут боль, переполнив грудь, хлынула в мозг. По голове словно ударили дубинкой с шипами. Все вокруг стал затягивать темный водоворот.

– Вирджи, – пробормотал он хриплым шепотом.

И люди в черном выволокли его безжизненное тело из дома. В ночь. В свой мир, где больше не было места для Роберта Невилла.

21

Звук – журчащий шорох в воздухе. Роберт Невилл слабо кашлянул и тут же скривился в гримасе – грудь налилась болью. На губах показались пузыри слюны, из горла вырвался стон; голова слегка заерзала на плоской подушке. Звук стал громче, превратился в рокочущий коктейль из шумов. Руки Невилла медленно сжались в кулаки. Почему с его груди не убирают костер? Он буквально чувствовал, как горячие угли сыплются сквозь дыры в коже. Другой стон, мучительный, придушенный, искривил его сереющие губы. Тут ресницы затрепетали – и глаза раскрылись.

Целую минуту он, не моргая, смотрел на неровно покрашенный потолок. В груди то набухала, то опадала боль. От этих бесконечных приливов и отливов лопались нервы. Лицо оставалось застывшей морщинистой маской, выражавшей все его сопротивление боли. Стоило на мгновение расслабиться, боль захлестывала целиком. Приходилось давать ей отпор. Первые несколько минут все силы уходили на борьбу с болью, на то, чтобы выстоять под ее хлесткими ударами. Потом мозг заработал – медленно, как искалеченный механизм, – то трогаясь с места, то останавливаясь, то вращая шестеренки, то ломая их.

«Где я?» – это было его первой мыслью.

Какая ужасная боль!

Скосив глаза, он увидел на своей груди широкую повязку, в середине которой неровными толчками пульсировало огромное мокрое красное пятно. Зажмурившись, он сглотнул слюну.

«Я ранен, – подумал он, – тяжело ранен».

Рот и горло словно облеплены изнутри сухой пылью.

«Где я, что я…»

Потом он вспомнил: люди в черном, штурм его дома. И понял, где находится, даже раньше, чем медленно, борясь с болью, повернул голову и увидел на окнах этой крохотной палаты решетки. Он смотрел на окна долго, с осунувшимся лицом, стиснув зубы. Звук, оказывается, доносился оттуда – неровный, неясный ропот.

Он вновь уронил голову на подушку и уставился в потолок. Как трудно смириться с происшедшим. Как трудно поверить, что все это не кошмар. Около трех лет одиночества. А теперь еще и это.