Я люблю тебя

Срываешь с себя одежду, швыряешь на пол. Еще секунду - и хлопнешь дверью. Остановиться невозможно. Схема есть схема, и инерцию ее никаким разумом не перешибешь.

- Ты считаешь, что мне мало всего того винегрета, что у меня есть, ты хочешь добавить?

- А какого, собственно, винегрета?

Я наливаю себе четвертую порцию коньяка и понимаю, что за ней последует пятая и шестая. Ну и плевать.

- Скажи, давай, какого винегрета? Что, не знаешь, на какую полку меня поставить?

- Да при чем здесь ты?

- Ты права, я сам знаю, что ни при чем. Я вообще здесь ни при чем.

Все, приехали. Вот уже и ругаемся, и ужас, что ты сейчас уйдешь и не вернешься, парализует меня и лишает возможности говорить и действовать. Ты засыпаешь меня вопросами, один обиднее другого. Ты пытаешься заставить меня дать какие-то ответы, трясешь за плечи, кричишь, и я понимаю, что я должна сейчас что-то сказать, что на самом деле ты - главное, что у меня сейчас есть, что просто я загнана в угол, и поэтому молчу, что тебе не надо так гневаться, что все хорошо, и будет хорошо, но ничего почему-то не выговаривается, так со мной происходило всегда во время ссор.

- Я ненавижу тебя! - кричишь ты совсем по-детски. - Я никогда больше не приду, слышишь, никогда!

Ты медленно, словно в кино, одеваешься, берешь в руки свой дорогой портфель, оглядываешься, прежде чем открыть дверь, держишь паузу, в которую, я знаю, я должна успеть втиснуть какое-то важное слово, но его нет, я вижу твою спину, захлопывающуюся дверь, слышу твои шаги на лестнице, стремительные, хлопок двери парадного.

Я подсчитала, чтобы добраться до дома - тебе нужно сорок минут. Через час бутылка коньяка была пуста, и я дрожащей рукой набирала твой номер телефона.

Трубку сняла сонная Маринка, и я неспешно выслушав несколько "Алло!", все набирающих благородного негодования, нажала на своем телефоне кнопочку "оff". Все. Спина, исчезающая в дверном проеме, - это все.

Мы ехали на трех серых "Волгах" по Рублевскому шоссе. В первой - Палыч, я, водитель, он же по совместительству телохранитель и повар. В другой - брат Палыча - какой-то большой чин из местной администрации маленького приморского городка, его московская многолетняя подруга (фактически вторая семья и двое детей), охранник, так же по совместительству кулинар, и гигантский палычев сенбернар, которого, как многие рассказывали, он очень любил брать на свои оргии.

В третьей - глава омона Рублевки, давний дружок Палыча, с которым вместе восходили, - коренастый холеный десантник афганского разлива - и его боевая служебная подруга, белокурая Жизель, которую он откровенно тискал на протяжении всего пути на дачу.

- Жену отправил на Канары, - сказал Палыч, как только сели в машину.

- Давно? - тут же спросила я, чего-то смутно встревожившись.

- Будешь смеяться, но давно, и была б моя воля, я б ее там и оставил, да чины не позволяют.

- А в каком она месте, в каком отеле? Я ведь десять дней как оттуда.

- Знаем, знаем. Она в Лас-Пальмасе, в отеле "Паллас", а ты где была?

Сказать правду было невозможно и пришлось врать. Мы были в одном отеле и совпали там последние три для. А это значит, что она могла нас видеть.

Беседа наша с Палычем протекала довольно гладко, что-то про политику с вечными недомолвками, что-то о деньгах с такими же вечными полунамеками, о том - где, когда, с кем обедал, кто к нему из наших бизнесов на поклон ходил, все вроде бы пристойно получалось, только Палыч как-то причудливо застревал вдруг на мне взглядом и смешно вытягивал вперед губы трубочкой, словно давая мне какой-то опознавательный знак, на который я искренне не знала, чем ответить.

Дачка заурядная, конечно, мой загородный дом будет шикарнее и изысканней. Обычный двухэтажный коттедж из красного кирпича с не очень большим участком и пафосным КПП при въезде.

Домом особенно кичиться не стал. Сразу велел прислуге выкатить на веранду кресла и столик, бар в виде глобуса, напичканный лучшими бутылками - мужчины вдарили по беленькой, женщины, именно так нас здесь все называли, по ликерчику, я, естественно, - по коньяку. Спасение от этих заунывных многозначительных разговоров и пошлых анекдотов и плоских историй "подружек" о мужской сути, обильно сдабриваемой нарочитыми проявлениями заботы пододвинуть салфеточку, попробовать напоить из рук, воткнуть "своему" в рот орешек или коктейльную печенюшку - спасение от всего этого в старом проверенном рецепте "Hennessy", который удивительно сглаживает все углы.

Шашлыки были приготовлены стремительно - именно так русские, всегда стремительно, и едят и пьют. Мы все, уже изрядно выпившие, принялись алчно откусывать прямо с шампуров, приговаривая: "Так, по-простому, всегда вкуснее, чтобы и руки запачкать", и через считанные мгновения уже все разбрелись. Омоновец с подругой скрылись, и браток Палыча со своей альтернативной женой скрылись в недрах дома, и мы остались на веранде вдвоем.

- Что, нервничаешь? - любезно поинтересовался Палыч.

- А надо?

- Ну как сказать, впечатление я на тебя вряд ли произведу, а вот тебе попотеть придется.

Коньяк.

- А зачем?

Ярость.