Я люблю тебя

С утра раскладываю семейные фотографии. Вот они с отцом в послевоенные годы стоят на фоне Московского университета, и ели вокруг еще совсем крошечные. Вот они на болгарском курорте, и мама в красивом, очень отрытом сарафане, а папа обнимает ее, лукаво улыбаясь. Вот мы втроем, счастливые, мне пять лет, и я держу их обоих за руки - счастливый детский снимок. Вот мама с Наськой.

Моя дорогая мамуля, всегда такая подтянутая, такая сдержанная, удивительные карие глаза, тонкий нос, тонкие губы, безупречная фигура - отбоя от ухажеров никогда не было, а личная жизнь разлетелась вдребезги, как ударившаяся об пол фарфоровая чашка.

Разошлись с папой по дурацкой случайности, кто-то нашептал ей, что у него есть другая, и мама выставила его в двадцать четыре часа, потом неуклюжие браки, переписка с отцом, тоже дважды неудачно женившимся, переписка до последнего дня.

Мы с мамой много говорили о любви. Всегда на кухне, таинственно запершись, тихими голосами, как будто сообщали друг другу главные секреты.

- Любовь - это легенда, - любила повторять мама. - Ты придумываешь себе историю, веришь в нее с самого начала и живешь ею, пока жизнь не разнесет ее в клочья. Вот твой Сашка, кем он был для тебя?

Я всегда что-то мямлила в ответ, не соглашалась. Говорила: "Сашка умел доставать что-то с самого дна моих мыслей и дотрагиваться до самого острия моих чувств".

- Вот видишь, какая легенда, - улыбалась мама, - а он на самом деле был простой парень из соседнего двора.

Или Федор. Мама сама пересказывала мне наизусть все мои легенды. Надежный, основательный, мудрый, неумный, но мудрый.

- Так было, ребенок?

- Так.

- А потом что? Показался скучным и ненужным, когда не стало Сашки.

- А потом Борис, талантливый, неповторимый и сияющий, легкий и остроумный, феерический кудесник и фокусник. Тоже легенда, оказавшаяся на деле чем? Банальной историей на два месяца и последствий на полгода. Разбил чужую машину, ты еще потом расхлебывала, выплачивала что-то.

- А папа?

- А папа - это не легенда, а, если хочешь, история моего поколения. Мы, молодые, приехали из разных уголков страны и хотели вместе завоевать этот город, со сверкающими театрами, красивыми витринами и нарядными смеющимися людьми. Мы любили друг друга и завоевывали новый мир. Строили свою легенду. Снимали комнатушку в Жуковском, когда родилась ты, и жили по фильмам, которые смотрели - физики и лирики, предчувствие великих открытий, полет Гагарина... Мы тогда жили на пороге чуда, говоря о любви так же страстно, как и о холодном термояде.

Мама в последние годы жизни считала, что любовь - это совершенно не то же самое, что истерика. Это было главным открытием ее последних лет. "Все, что мы принимаем за любовь, на самом деле - что-то совсем другое, болезнь какая-то. А на самом деле, любовь - это когда ты хорошо спишь, это когда ты находишься в настоящем покое, которого и быть не может без настоящей любви".

Мы спорили об этом очень много, вспоминали ее жизнь, жизнь моей бабушки, выскочившей замуж в сорок лет за чернобрового цыгана и бросившей ради него все на свете, включая и мою маму. Мы говорили об этом с мамой и уже перед самой ее смертью, в одиночном боксе первой градской больницы, где она дотягивала свои дни. Она тогда, по-прежнему любившая по настоящему только отца, говорила о том, что любовь вообще неправильно придумали, что философы и поэты, давшие миру представление об этом чувстве как помешательстве, хуже всех видели истину, что ниша в нашей душе, которую обычно заполняет любовь к мужчине, наверное, вообще создана для чего-то другого.

Может быть, для умиления облаками или восхищения музыкой, или для того, чтобы вообще открылись глаза вовне и видели мир, а не бесконечные узлы собственных неразобранных мыслей и страхов. Она умерла со словами: "Я не долюбила, Ларочка", и сейчас, в ее день, глядя на ее старую пожелтевшую фотографию, где ей лет тридцать - не больше, я повторяю: "Мамочка, моя родная, я тоже не долюбила, и может быть, поэтому я переживаю такую страсть к мальчишке, который мог бы быть моим сыном. Я не выполнила твоих заветов и не нашла любви, от которой хорошо спишь".

Телефон.

"Я месяцами не вижу собственную дочь и развлекаюсь с ее сверстником. Я даю взятки и пью вино. Я давно ушла из той морали, которой жила ты. Из той системы координат, в которой развивались все твои мысли чувства. Мамочка..."

Телефон.

- Алло. Привет, Мариночка. Что ты говоришь?

Спокойный, светский разговор, безупречно вежливый. "Я не ожидала от тебя". Идеально ровные интонации. "Нам нужно встретиться и поговорить, как выйти из сложившейся ситуации". "С тобой хотел поговорить Жан-Поль, но я подумала, что мы лучше поймем друг друга, как женщина женщину. В конце концов, как матери, вырастившие детей". Я со всем соглашаюсь.

- Да, кстати, я помню, что сегодня день твоей мамы. Она была у тебя замечательная. Помнишь, как мы с тобой вместе готовились к сессиям, а она кормила нас капустными пирогами? Поедешь сегодня на кладбище?

- Поеду.