Я люблю тебя лучше всех

Город наш похож на жопу,
Раннею весной,
Бог мудак по гороскопу,
Я давлюсь тоской.

Припев:

Звезды пальцем
Тычут в глазки,
Слезы стынут
На ветру
Я не плачу – это холод
Это холод – я плачу
Мам, не бойся, не умру.

Дышит батя перегаром

Прямо мне в лицо
Детство, мелкий, это праздник
Перед пиздецом.

Припев.

Утро злое, черти злые

Темноту ебут в окне
Я бреду по грязи в школу,
Радуясь весне.

Если честно, мне тогда очень нравилось.

Петрищева я не любила (черт его знает почему) и называла про себя Суходрищевым. У него была дебильная привычка мусолить пальцами свои жидкие рыжеватые усики, так что хотелось подойти и рявкнуть ему в ухо:

– Дерни! Сильнее! Выдери их на хрен!

Он собирал волосы в короткий, нелепый хвостик, носил очки со сломанной дужкой, скрученной изолентой, читал много книг и часто околачивался в библиотеке, но выглядел при этом так воровато, как будто прячется там от ментов. Суходрищев играл на басу и иногда пел, правда, как-то гундосо.

Шпала, клавишник, высокий и длинноволосый, в компании обычно молчал, поэтому казался мне самым нормальным. Я даже обратила внимание, что у него, как и у меня, зеленые глаза, – хотя всматриваться ему в лицо было не очень-то удобно: я так и застряла на росте в метр пятьдесят девять (округлим до метра шестидесяти). Что делала я в составе их группы, вообще непонятно. Просто ходила на репетиции за компанию с Катькой – и все ко мне привыкли и думали, что так и надо.

В декабре, перед Новым годом, ребята должны были выступать на концерте в нашей школе. Предполагалось, что сначала всякая мелкота прочтет стишки про Дедушку Мороза и станцует «маленьких утят», а потом стулья уберут, получится вполне себе танцпол и начнется «взрослое шоу». А еще ходил слух, что приедет какой-то мужик из города, вроде как посмотреть таланты юные и, если кого заприметит, пригласит учиться в эстрадном колледже или даже петь в нормальной группе, которую крутят на радио. Мы очень верили тогда в таких чудо-мужиков, наверно, из-за того, что пару лет назад в нашем ДК был кастинг в модельное агентство и одну девчонку отобрали, она сейчас работала в городе, и ее мать всем хвасталась дочкиными успехами. Мы с Катькой тоже ходили на тот кастинг, а точнее – Катька пошла, а я потащилась для моральной поддержки (да, там я в буквальном смысле путалась у всех под ногами). Но Катьку не взяли, несмотря на высокий рост.

Песни для новогоднего концерта Катька репетировала столько раз, что парни из группы ее прямо возненавидели. Одноглазая завучиха строго-настрого запретила им петь что-то свое, поэтому они решили исполнять «Траву у дома», привнеся в нее немного больше «тяжеляка». Катька так орала «зеленая, зеленая трава», что у меня в глазах краснело. Хотя завучиха требовала, чтоб солистка выглядела прилично, Катька все равно решила надеть очень короткую черную юбку и серебристый топ, больше похожий на лифчик. Чтобы быть еще выше, она напялила туфли на толстенной платформе. Я оправданно опасалась, что одноглазая ее убьет за это, но… разве Катьку остановишь?

– Мужик ведь этот… из города… ему надо понравиться, обязательно… а мужики сама знаешь, что любят…

– А если он это так поймет, что типа ты…

– И правильно поймет! Лен, блин, это шанс! Да я сама за ним побегу, скажу: на, бери!

– Ты совсем, что ли? Вообще головой не думаешь?! Кать, это не фигня, что вот так раз-два и все!

– Ой да ладно, я ж не дура! Я ртом попробую…

– Ты типа умеешь…

– Ну… я тренировалась…

– На бананах или на Петрищеве?

Она не ответила. Я начала нудеть:

– Кать, ну, блин, ну не надо…

– Лена, не лезь! Я себя берегу и знаю, чего надо, а чего нет…

– Ты вообще соображаешь, что несешь?! Это ж… блевотно! и… и неуважительно к самой себе! Ты что, шлюхой стать хочешь?

– Я хочу петь на сцене! Ты понимаешь: я хочу петь на сцене! Не в сраной школе, не в ДК нашем занюханном. Я славы хочу, чтоб софиты светили, чтоб поклонники за автографами очереди стояли, чтоб в журналах обо мне писали! Вот чего я хочу!

Она была такая злая и такая красивая! И я уже тогда знала: ничего хорошего эта красота и злость не сулят.

Я понадеялась, что тот мужик не приедет. Ну правда, чего ему делать в нашем Урицком? Это же жопа, в которой поезда не останавливаются.

Но он приехал. По нему было видно, что он из города. Костюм как-то особенно был помят, и воротничок рубашки расстегнут. У городских это шик, а у наших – признак того, что ночевал на лавочке. Черт его знает, почему так. Хотя главное, что мне в нем запомнилось, это красная шея. Я стояла у стенки, смотрела на эту красную полоску между воротником и линией волос и развлекалась старой игрой – представляла, как по его шее бегают муравьи. Иногда он тер шею рукой, и я понимала, что эта тема по-прежнему работает.