Я люблю тебя лучше всех

– Поздновато заинтересовалась. Тебя сейчас и плохой не возьмет! – Мама стояла у окна и наблюдала за тем, что происходило на улице. – Куда это старуха Гордеева подыбала, на колонку, что ль?.. Еле ходит, а все рвется ведра таскать… Ты в курсе, что этот, внук ее, твой одноклассник, теперь наш участковый? А был же – оторви да выбрось! Какие-то дети чужие в нашем дворе играют… как бы клумбу не истоптали… Таня Май такие красивые цветы посадила: и петунии, и анютины глазки, и… а у меня декабрист опять болеет!

– Как Маи?

– Как? Так же. Илька совсем стал слабый, досматривают его. К нему какая-то родственница приезжала. Вроде комнату его приватизировали. Вот так – столько лет они этого Ильку терпели, а теперь, как помрет, еще и комнату не получат: эта наследница к рукам приберет. Потом продаст черт знает кому. Есть же люди…

– Да уж, бедные Маи.

– Я поеду завтра к Наташе. Александр на работу выходит, а ей тяжело с двумя.

– Давай вместе поедем.

– Хорошо. От тебя, конечно, толку мало: ничего не умеешь. Но три пары рук лучше двух. Управимся до того, как ее благоверный с работы придет, и обратно на шестичасовой электричке.

– Ты не любишь его.

– А ты любишь? – Она сказала это с таким презрением, что вопрос не требовал ответа, а потом продолжила: – Из вас двоих она всегда была и умнее, и послушнее. Поэтому и больно мне особенно за нее. С тобой было все ясно с самого начала. С самого, черт бы его побрал, начала.

– Я поэтому и спросила… как выходят замуж, как ты…

– У нее и квартира своя. Маленькая, конечно, зато своя. Бабкино наследство. Может, это оно ей несчастье принесло… Она ж, старуха, не любила ее. Тебя любила. Но принцип!.. Я про завещание…

– О чем ты, мам?

Она вздохнула, скривилась:

– Она, конечно, страшненькая. Ты вот посимпатичнее… может, и нашла бы кого, не будь такая дура…

– Мне иногда кажется, что папа – единственный нормальный мужчина… был.

– Папа!.. Он был – да. Рыцарь без страха и упрека! Отчаянный романтик! Последний герой! Взял меня… беременную неизвестно от кого. Ни разу не попрекнул. Мать его зато постаралась…

– Ма-а…

– Ага. Я тогда аж топиться хотела. Шла по парку, рыдала в три ручья. Срок немаленький. Стыдоба. Это сейчас таких, как твоя Катька, каждая вторая. А тогда… Как бы я поехала в село, к родителям, с животом? И чего тянула, спрашивается, не шла на аборт? Сперва вообще сомневалась – оно не оно. Тогда тестов не было, не так просто проверить. А у меня задержки часто случались и до и после. А когда точно поняла, испугалась. Опять же – время такое было… Не знаю. Вроде и решилась, и боялась. Шла по парку и рыдала. Ну и встретила его… Так и помню лицо бабки, когда он меня ей представил: «Это Таня, моя невеста». Она всегда знала, всегда… Не так она его растила, чтоб он позволил себе…

Мир накренился, и картинка перед глазами стала видна с угла. Это называется «голландский угол», хотя не имеет отношения к голландцам. На самом деле этот прием изобрел немец, но так уж вышло, что в историю вошло название «голландский угол».

Мама никогда не умела шутить. Папа умел, а она нет. Мне казалось, что моя любовь ко всему странному и смешному – от папы. Я была уверена, что от него. И глаза у меня от него, и…

– Ты всегда была такая дурочка. Вы же с сестрой вообще не похожи! И завещание это… даже после него… не догадалась. Мне кажется, Наташа поняла. Хотя я никогда не говорила с ней об этом. Бабка тебя очень любила, но допустить, чтоб ее квартира ушла чужой крови… нет, этого она не могла.

– Расскажи, каким он был, когда ты его встретила…

Она посмотрела на меня понимающе, как будто не ждала этого вопроса, но была очень благодарна за него.

– Красивым. Высоким. Волосы до плеч, в светло-голубой рубашке и джинсах. Это было ультрамодно тогда! И очень дерзко. У него были такие веселые глаза… Я подумала: вот счастливый человек! Наверное, самый счастливый человек на свете. Он спросил, почему я плачу, а я спросила в ответ, чему он улыбается. Он сказал: «Жизнь прекрасна. Я вот экзамен завалил!» А я сказала: «Что ваш экзамен по сравнению с беременностью, когда ты не замужем!» Вот так и сказала – незнакомому парню… от отчаяния в лицо швырнула свой позор. А он: «Если бы вы были замужем, вы были бы счастливы?» Я сказала: «Да». И он тогда: «Выходите за меня… как вас зовут?» – «Таня». Он взял меня за руку и повел домой. И я пошла. Дура! Я бы пошла и за черта! – Мама никогда не говорила с такой любовью и такой злостью одновременно. – Пусть бы я тогда сиганула с моста в реку, туда мне и дорога… А он бы нашел себе – хорошую, правильную. Чтоб мать его была довольна, чтоб не перебирались сюда, в эту дыру… чтоб жил…

Я молчала. Я падала в колодец, летела вниз, как бабушкин медный браслет.