Я, Люцифер

Поверьте, мне вовсе не хотелось опознавать ни­какие предметы. Смесь всеобъемлющего блаженства и едва сдерживаемой паники то подбрасывала меня вверх, то швыряла вниз, словно выброшенную на берег рыбу, до тех пор, пока Харриет — да хранит ее ад — не утихомирила меня, забравшись сначала на постель, а потом и на меня.

В этот самый момент — «тсс, — повторяла она, — все в порядке, тсс» — боюсь, в этот самый момент я сказал свое последнее слово в этом спектакле: я на­ложил в штаны и расплакался.

♦

Идра — это небольшой остров в Эгейском море к югу от Пароса и к северо-востоку от Спеце, три часа от Пирея на гулком пароме — и вы избавлены от голов­ной боли, вызванной запахом дизеля и солнцем. На острове нет никаких машин. Вообще нет транспорта, работающего от мотора; лишь ослы с длинными рес­ницами и клячи, помнящие и лучшие времена, они терпеливо стоят у дока под солнцем в состоянии эк­зистенциального небытия или неторопливо цокают копытами по розовым и серебряным булыжникам, перевозя грузы, туристов, багаж; их блестящие ляжки выглядят не менее сексуально, чем намазанные мас­лом бедра стриптизерши, их худые тени, приметан­ные к копытам, покрываются рябью.

Оказавшись здесь, вы попадаете в другой часовой пояс. Местное население насчитывает менее двух тысяч жителей. Гавань образует изгиб с мозаичной полосой ювелирных магазинов и ресторанов, на одном краю которой находится старый форт, а на другом — вытянувшийся коктейль-бар. Пришварто­ванные лодки раскачиваются из стороны в сторону и клюют носом. Солнечный свет, отскакивая рико­шетом от поверхности воды, окропляет их корпуса. Небо представляет собой простертую в вышине уль­трамариновую оболочку. Иногда где-то очень далёко проплывают облака. Царящую атмосферу изредка оживляют грозы. Летом жара и тишина вступают в заговор; закройте глаза и положитесь на них, а они уж унесут вас в царство пустоты или снов. От вас ничего не требуется. Ночной клуб на холмах служит пристанищем странствующей молодежи и безрассуд­ным местным подросткам (рай для них стал ловуш­кой, и они умирают, чтобы выбраться из нее), но в гавани есть тихие бары с гибким режимом работы и капризными ценами, где вы сможете разговаривать, не повышая голоса. Здесь тратят деньги на замысловатые коктейли, которые, словно десерт, подают в стаканах, размером с суповую тарелку. Здесь есть и кинотеатр под открытым небом: внутренний дворик без крыши с шумным кинопроектором и опускающимся экраном, где вы, спрятавшись под крылом звездного Лебедя или под юбками небесных Плеяд, можете смотреть голливудские фильмы, о которых остальной мир уже шесть лет как не говорит. Пере­рыв — это просто непростительная остановка показа в самый напряженный момент фильма, который, как всем кажется, выпал именно на его середину (фильм обрывается на половине сцены, на полуслове, на полуслоге); а пока можно выпить густой, словно ртуть, кофе в крошечном пластиковом стаканчике, размять ноги, покурить «Мальборо». Дети бегают здесь без присмотра вплоть до самой ночи. К сожа­лению, с ними ничего не происходит.

Бездарные художники, занимающиеся лишь под­ражанием (панамы, желтые от никотина пальцы, перегар, кажущиеся неухоженными волосы), эмиг­рируют сюда, чтобы стать крупной рыбой в мелком пруду Идры. Их кожа быстро загорает, а удовольствия становятся менее изощренными, и они дают волю своим чувствам: клоки седых волос вокруг сосков, как на груди Тиресия¹⁴⁷, смазанное маслом пузо, напоми­нающее потемневшую супницу, костлявые колени, медлительные движения, редкие поездки в Афины на суетные пирушки. С их молчаливого согласия прежняя жизнь с уязвленным самолюбием незаметно отошла на второй план — осознание этого было бы для них ненужной обузой. Туристы покупают их ра­боты, потому что они и понятия не имеют, у кого покупают. Это обеспечивает их шелковыми рубашка­ми, сигаретами, виски.