Я, Люцифер

— Для начала брось это свое «дорогой мой». На днях у меня возникло предположение, что я мучаюсь от быстро развивающейся доверчивости.

— Ты хотя бы послушай, что я тебе скажу.

— Это, наверное, шутка. Ты сам-то как думаешь? Смешно до упаду. Обоссаться можно. Ты — предста­витель рода человеческого. Умора.

Бедная Виолетта, Полагаю, она наконец выдохну­ла. Попытка заметить Очень Знаменитую Кинозвез­ду не увенчалась успехом: через весь бар Трент крикнул «Деклан!» и затем стал жестикулировать, изображая напиток, это означало лишь то, что они вот-вот к нам присоединятся. Я засобирался, желая все разузнать. У выхода я бросил взгляд на Виолетту. Она уже не си­дела, скрестив ноги, а руки ее теперь сжимали колен­ные чашечки. Туфля, свисавшая с пальцев ее ноги — стильно, пошло, все равно как, — теперь упала. Бармен опустил голову, якобы старательно надраивая желобок для шампанского, но я увидел, что он заметил мой неожиданный уход и хотел знать, где она ее потеряла, эта босая на одну ногу распутница супругами маленькими грудями и эффектными волосами.

А дальше сырая ночь на Пиккадилли и кавалькада кашляющих автомобилей, кротко дышащие деревья Грин-парка, высокий опустошенный небосвод, усе­янный звездами, с быстро плывущими по нему облаками.

— Мне нужно кое-что тебе рассказать и пока­зать, — сказал он. — Но здесь неподходящее место. Ты поедешь со мной?

— Куда, ради всего святого?

— В аэропорт.

Я его никогда не видел таким. Я его никогда не видел таким, в оболочке из плоти и крови, но я вовсе не это имею в виду. Я имею в виду, что я никогда не видел его таким настойчивым. В старые добрые време­на он был... В общем, он был моим соратником. И теперь он не стал тщательно обдумывать каждое свое слово. Только твердил, что я могу ему доверять. Что я могу доверять его любви. Что он одинок и безоружен. Что борьба будет недолгой. Что мне ничего не нужно было с собой приносить. Паспорт Ганна был у него во внутреннем кармане. «А ты поправился с тех пор, как был сделан этот снимок», — сказал он, обращая внима­ние на фотографию в паспорте во время регистра­ции. Если бы не крайне возбужденное любопытство, я бы толкнул его в один из магазинчиков, торгующих беспошлинными товарами, и отправился назад в «Ритц». Но как бы не так. Я и любопытство едины.

Ночной полет в Афины, поездка в такси по изви­листой дороге до Пирея, последний катер, остров, спящие улицы, эвкалиптовые деревья и хаос холмов, вилла. Рафаил, благословенный архангел Власти и совместно с Захариилом правитель Второго Неба, теперь — Тассо Мандрос, владелец ресторана, филан­троп, вдовец, грек.

— Боже, боже, боже, — сказал я, хихикнув.

— Люцифер, пожалуйста. Проявляй уважение. Все-таки это мне причиняет боль.

—Ты, наверное, знаешь, что попусту теряешь время.

Его вилла смотрит на восток, прямо на море. Мы сидели с большими бокалами узо¹⁴⁸, наши босые ноги ощущали недавно вымытые камни веранды. До рас­света оставался час. Я прикурил «Силк Кат» и жадно затянулся полной грудью. Ну как тут обойтись без сигареты, когда перевоплотившийся ангел, которого я не видел несколько биллионов лет, только что со­общил, что мне вот-вот позвонят.

— Ну не надо.

— Но это правда.

— Это потому, что время заканчивается.

— Люцифер, ты не понимаешь.

— Что я должен понять? То, что написано в книге? Бог побеждает, а я навечно отправляюсь в ад? Гран­диозное предприятие. В любом случае никто не об­ратит внимания: я был здесь. Представь себе. Я живу здесь. Я это переживу.

Первый луч солнца разжигал угрюмое горнило далеких облаков. Море чего-то ждало, как невеста в первую брачную ночь. Рафаил пошевелил ногой. В его бокале звякнул лед.

— Это ведь совсем не похоже на ад, — заметил он.

— О да. Это совсем другой ад. И сколько там?

— Люцифер, послушай. А тебе никогда не хотелось узнать, что в тебе не в порядке?

— Со мной-то как раз все в порядке, мой дорогой. Абсолютно все, кроме как ничего. Я полагаю, ты имеешь в виду «не в порядке» совсем не в этом смыс­ле. А в противопоставлении Порядку с заглавной буквой П?

— Ты недавно не...

— О, не начинай, будь добр.

— Если бы ты знал, с каким трудом я добивался разрешения сообщить тебе...

— Я бы сменил тон.

— Прояви хотя бы братскую учтивость по отноше­нию ко мне и выслушай то, что я хочу тебе сказать. От этого зависит твое существование в вечности.

— Ну ладно, слушаю, — сдался я. И, как мне кажет­ся, я слушал, хотя моя травмированная совесть боль­шей частью была далеко отсюда. Мягкое покачивание морщинистого моря, горько-сладкий запах оливко­вых рощ, камень и прохладная пыль у меня под ногой, ледяное анисовое зернышко, беспрестанный скрежет цикад, шелест утреннего бриза...

—Ты был ни при чем, — сказал Рафаил, и будто на долю секунды вся земля и все на ней перестало ды­шать. Я посмотрел на свой напиток. Лед почти пол­ностью растаял. Вдруг откуда ни возьмись прилетел воробей, он сел на балкон, повернул голову, быстро осмотрел меня и со свистом улетел.

— Кажется, ты собирался мне что-то объяснить? — сказал я.