Я, Люцифер

Я зевнул и потер глаза. Дотронулся большим и указательным пальцем до верхней части носа — так обычно делают, когда начинает болеть голова.

— Ты не возражаешь, если я немного вздремну? —сказал я.

Он обхватил лицо своими ладонями с длинными пальцами.

— Какая потеря времени, — сказал он, будто обра­щаясь к невидимой третьей стороне.

— Послушай, Раф, я знаю, что все это ужасно важ­но, и в особенности все остальное, но, если я сейчас немного не посплю, завтра от меня не будет совер­шенно никакой пользы. Я подумал, мы могли бы по­летать завтра с парашютами над морем.

Он как-то напряженно смотрел на меня в течение нескольких секунд. Солнце уже полностью вошло в свои права, и мне определенно захотелось уйти в дом. Его лицо было исполнено печали и жажды чего-то. От этого я почувствовал себя нехорошо.

Он резко задвигал челюстью, выражая тем самым свои эмоции, а затем сказал: «Пойдем, я покажу тебе твою комнату».

Когда я проснулся, было темно. Сон о пламени, воспоминания о первом сильном огне ада. Бормоча что-то, я проснулся в холодном поту Я лежал на жи­воте и напускал слюней на подушку. Рядом с кроватью лежала раскрытая книга, а в ней была записка, написанная отвратительным почерком:

Дорогой Л.,

надеюсь, что ты хорошо выспался. Мне при­шлось отлучиться в Специс для встречи с од­ним из моих менеджеров. Вернусь вечером около девяти. Все, что тебе понадобится, в твоем распоряжении. Знаю, вчера ты был расстроен, но я хочу, чтобы ты знал, как мне приятно видеть тебя снова после стольких лет. Пожалуйста, не поступай опрометчиво, нам еще предстоит о многом поговорить.

Я чувствовал себя ужасно. Узо высадило свой рву­щийся в бой десант прямо ко мне в череп, здесь он и встал биваком. Книга, разумеется, была выбрана не случайно. «Дуинские элегии» Рильке¹⁵⁰. Какое-то чувство говорило мне, что воплотившийся в человеческий облик Рафаил выберет именно такой стиль поведения. Заметки, греческие острова, поэзия. Вы-то меня знаете. Пришлось почитать священные стишки:

Preise dem Engel die Welt...

Ой, извините. Имеется в виду:

Восславь Мир этот, Ангел: не какой-то невыразимый метафизический мир; его не поразят совершенные ощущения... В этом космосе вы недавно, а он чувствует глубже... так покажите ему нечто простое. Что-то несложное, что создавалось не одним поколением; что-то близкое к нам, что-то рядом живущее подле руки или глаза. Расскажи ему о вещах. И он удивится...

Выругавшись, я швырнул книгу в стену. И вот наступил момент — осмелюсь сказать, что вы с подоб­ными моментами знакомы не понаслышке, — когда каждая деталь ситуации, в которой я находился, при­соединялась к другим, и из них складывался огромный, внезапно ощущаемый призрак гнетущего сознания, и каждое последующее мгновение становилось для меня все невыносимее. Стоны и тошнота букваль­но раздирали меня на части, тогда, намереваясь по­кончить с этим нелепым кошмаром раз и навсегда, я попытался вырваться из тела, сон которого был нарушен, и вернуться в знакомые — пусть даже огнен­ные — места, где, по крайней мере, что-то имело смысл, пусть тягостный.

Даже в самый мучительный момент лихорадки я знал, что это будет болезненно. Я знал, что меня уди­вит боль, испытываемая моим духом, лишенным плоти. Я приготовился, как я считал, осклабиться (или погримасничать) и вынести эту муку.

Но — о, геенна огненная! — я не был готов к тому, что меня ожидало. Как все могло быть настолько плохо? Как я вообще мог существовать в таком гор­ниле бешенства и боли все эти, блин, годы? Просто невозможно поверить. Впервые за все время я совер­шенно ясно представил себе, сколько долгих мучи­тельных лет мне понадобится, чтобы снова привык­нуть к этой муке. И мой дух корчился от боли в поис­ках воды.

Это было отвратительно. Я к этому не был готов. Мне понадобится больше времени, чем я рассчиты­вал. Может быть, разомнусь, используя агрегат Ганна как источник физической боли. Похожу по горячим углям. Посещу стоматолога-любителя. Уст­рою себе электрический стул. Приму кислотную ванну. Хоть что-то должно же вернуть меня в форму. О том, чтобы покинуть остров прямо сейчас в своей бестелесной оболочке, вопрос даже не стоял. Пред­ставляете, я заявляюсь перед братвой в таком состо­янии. Боже мой, меня же просто засмеют. Могу себе только представить, как бы поиздевался над этим Астарот.

Рафаил нашел меня в кино под открытым небом. «Список Шиндлера»¹⁵¹. Не то чтобы я обращал внима­ние на звуки или образы. Просто это было как раз то, что мне нужно: темнота и молчаливое присутствие плоти и крови других. Он пришел почти к концу, господин Мандрос, Тассо, покровитель музея и вла­делец ресторанов греческой кухни. Какая-то местная жирная мамаша с огромной копной темных волос прогнала своего мальца, чтобы освободить для него место. Ему здесь нравилось, его уважали. Такова жизнь. Я знал, почему он прибыл сюда. Много тыся­челетий назад он не мог последовать за мной в ад, но он последовал с благословения Старика за мной на землю.