Я медленно открыла эту дверь

Володя: Ну, почему? Я не могу так сказать.

Саша: А потому что ты этого не ощущал.

Галя: Сейчас объясню. Мама всегда пыталась тебя больше защитить просто потому, что ты был для моего отца – мы тогда этого не знали…

Володя: Ну, да…

Галя: …ты был для моего отца не родным сыном. А мы этого лет до твоих пятнадцати не знали. Так ведь?

Володя: Но потом нашли документы.

Галя: Да, я помню. Мы не знали, что мой отец Вовку усыновил. Вова до сих пор носит отчество и фамилию моего отца. А я была такой счастливый пузырь, мне всё было хорошо, меня всё устраивало в жизни, я всех любила, я вообще на это внимания не обращала. Вова же больше чувствовал некоторые странности и, может быть, несправедливости. И мама всегда пыталась его защитить. Она мне потом сама говорила, что Вовку больше любила.

Володя: Ну…

Галя: Да, она это лично мне говорила.

Алиса: Соответственно и Вовочку.

Галя: Во-первых, ты был первенец и сын, для нее это было важно. А во-вторых, когда мы с тобой росли, ты был более умным, более образованным, больше подавал надежд. На меня вообще ставок не делалось. (Смеются.) Ни мамой, ни ее подругами. Мне до сих пор Наталья Яковлевна Венжер так прямо и говорит: да мы вообще на тебе крест поставили, ты была неть, никто. Они почему-то все страшно удивились, что в результате я под конец маминой жизни стала ее надеждой и опорой. Вот удивительно, правда, откуда? И мама мне очень много раз говорила, что ты, Вовка, был ого-го, такой умный, она тобой хвасталась! Ну, говорила в порядке некоторого раскаяния. Она говорила: «Я понимаю, какие ошибки сделала». А я была отрезанный ломоть, ушла замуж не туда, куда надо. Сережа не одобрялся. Помнишь?

Володя: Да.

Галя: Нам даже запретили встречаться, было дело. Вот. Но я поступила по-своему. А Вова в институте учился. И даже аспирантура у тебя была, да?

Володя: Да. Не защитился только.

Галя: А потом женился на такой умной Громовой и породил такого умного Вовочку. Который пошел по маминым стопам.

Володя: Я вспоминаю какую-нибудь сцену из детства, которая характеризует маму, но, как бывает, когда что-то хочешь вспомнить нарочно, у меня не получается. Почему-то помню вот что. Мы часто ездили к бабушке в Столешников. И шли потом оттуда до метро «Проспект Маркса», которое мама неизменно называла «Моховая». Бабушка нас провожала. На станции они еще долго разговаривали, а мне было делать нечего, и я вставал – там было такое место, между колоннами, и я каждый раз как его вспоминаю, думаю: как я там помещался? Почему-то помню это очень отчетливо. Это никак никого не характеризует, но я помню.

Галя: А помнишь, был период, ты жил у мамы на Аэропорте? Сколько это продолжалось?

Володя: Год. Но я всё не могу припомнить такого события, которое бы характеризовало ее.

Галя: Тебе было двенадцать лет, когда мы лепили армию. У тебя был друг Миша Годгольд по прозвищу Ван Гог. И вы с ним пытались разыграть Бородинское сражение. Он лепил русскую армию, а мы с тобой французскую. А потом вы устроили сражение, и пластилин с пола мы отскребали месяц. И вот именно тогда ты увлекся униформологией. Мы лепили лошадей, солдат, и ты требовал, чтобы у каждого солдата были все знаки отличия.

Володя: И в результате, окончив школу, я пошел на истфак. Мы были знакомы с семьей очень известных историков, Городецких. Как же его звали…

Галя: Ефим Наумович.

Володя: Да. Он мне сказал: ни о чём не волнуйся, ты всё хорошо знаешь, а я всех предупрежу. И надо было случиться, что злобная бабка, заведовавшая там, была его главным научным врагом с тридцатых годов. И она с чувством влепила мне четверку.

Галя: Это Вовке, который историю знал лучше, чем учитель в школе.

Володя: Взяла да поставила. И я недобирал баллов явно совершенно. И плюнул на это дело. Пошел в институт культуры на библиографа. Потому что уже работал в библиотеке. И так библиотекарем и остался.

Галя: А в аспирантуру ты в Институт истории СССР поступил.

Володя: Но тут началась перестройка. Я успел написать только две главы. «Униформология как вспомогательная историческая дисциплина». Началась перестройка, я придумал выпускать журнал. У нас был полуподпольный кружок при Обществе охраны памятников, мы делали рукописные бюллетени по разным униформологическим темам. Правда, такого слова – униформология – тогда еще не было. И я сказал: давайте будем делать это как периодическое издание. Журнал «Цейхгауз»: история форменной одежды и знаков различия. Слово «униформа» я не люблю, хотя его активно продвигал. Давайте делать журнал. А как? Денег нет. Мама в то время написала сценарий, который пошел в работу, кажется, на узбекской киностудии. И получила гонорар. Который отдала мне. Я не просил. Но она знала о моих делах. Принесла и сказала – вот. Когда будет возможность, отдашь. Благодаря этому журнал и получился и выходит до сих пор. Потом я маме постепенно возвратил деньги. Таких поступков она совершила много.

Галя: Мама всегда, по любому поводу была готова подставить плечо. Это правда.